Очарованный кровью
Шрифт:
Когда он завел речь о посттравматическом стрессовом синдроме, Кот заговорила о надежде; когда он толковал о самореализации, Кот говорила об ответственности; когда он витийствовал о способах повысить самооценку, Кот говорила о вере и доверии, так что в конце концов врач пришел к выводу, что бессилен помочь человеку, который говорит на совершенно ином языке, нежели он сам.
Врачи и сиделки боялись, что Кот не сможет уснуть, но она засыпала быстро и спала крепко. Они были уверены, что ее будут тревожить кошмары, но Кот снился только соборный сад, где она всегда была в безопасности среди друзей.
Одиннадцатого апреля, то есть ровно через двенадцать дней после поступления в больницу, ее выписали, и когда Кот вышла из ворот,
— Мисс Шеперд, каково это — чувствовать себя прославленной героиней?
Кот остановилась и, повернувшись в его сторону, сказала:
— Я не героиня. Как и все вы, я просто живу и не перестаю удивляться, отчего жизнь такая жестокая штука. Мне остается только надеяться, что я больше никогда никому не сделаю больно.
Услышав эти слова репортеры, что были ближе к ней, замолчали, но задние продолжали выкрикивать что-то бессвязное. Кот села в такси и укатила.
Имущество семейства Дилэйн, пристрастившегося к кредитам «Визы» и «Мастеркарда», было заложено-перезаложено, когда Крейбенст Вехе разом избавил их от всех долговых обязательств, поэтому Ариэль не досталось в наследство даже клочка земли. Ее бабка и дед по отцовской линии были еще живы, но очень слабы здоровьем и тоже не обладали сколько-нибудь значительными финансовыми возможностями.
Но даже если бы у Ариэль сыскались хоть какие-то обеспеченные родственники, способные взять на себя бремя содержания и лечения шестнадцатилетней девушки такими сложными, единственными в своем роде проблемами, то и они вряд ли справились бы с подобной головоломной задачей, поэтому Ариэль признали лицом, находящимся под опекой суда, и отправили в психиатрическую больницу штата Калифорния.
Никто из родственников не возражал.
Все лето и половину осени Кот еженедельно ездила из Сан-Франциско в Сакраменто, чтобы навестить девушку в лечебнице и, параллельно, бомбардировала суд заявлениями с просьбой признать ее единственным законным опекуном Ариэль Бейж Дилэйн, действуя при этом настойчиво и упорно (кое-кто говорил — упрямо). Движение к намеченной цели сквозь бюрократические дебри законодательных установлений и социальных программ отнимало уйму времени, но Кот лучше всех понимала, что в противном случае Ариэль может на всю жизнь остаться пленницей казенного уюта так называемых «лечебных учреждений».
И хотя Кот по-прежнему не видела ничего героического в том, что она совершила, окружающие были с ней не совсем согласны. Искреннее восхищение, с коим относились к ней люди, которых принято называть влиятельными, и оказалось тем самым заветным ключиком к вратам бюрократической твердыни, который позвал Кот в конце концов добиться официального признания ее опекунства над несовершеннолетней девушкой. И вот однажды январским утром — через десять месяцев после того, как Кот освободила пленницу из подвальной тюрьмы, неусыпно охраняемой бдительными куклами, — она выехала из Сакраменто вместе с Ариэль.
Они ехали в Сан-Франциско.
Домой…
Кот так и не получила степень мастера психологии, к которой была так близка. Она продолжила учебу в Калифорнийском университете, но сменила специальность и теперь занималась литературой. Ей всегда нравилось читать книги, и хотя она не считала, что обладает писательским талантом, Кот нравилось мечтать о тех временах, когда она станет редактором или — чем черт не шутит! — издателем, и будет работать с настоящими писателями. Как ни странно, но ей казалось, что в литературе правды гораздо больше, чем в чистой науке.
Иногда Кот задумывалась и о преподавательской карьере, но даже если бы ей пришлось провести остаток жизни, обслуживая столики в ресторане, в этом тоже не было ничего страшного, поскольку она делала это хорошо и никакой труд не считала зазорным.
На следующее лето, когда Кот работала в основном в вечернюю смену, они с Ариэль часто проводили утро на пляже. Ариэль нравилось смотреть на залив сквозь темные очки, а иногда Кот даже удавалось уговорить ее встать у самой линии прибоя, чтобы набегающие волны разбивались о ее лодыжки.
Однажды июньским жарким утром они также сидели на пляже, и Кот, сама не понимая, зачем она это делает, написала пальцем на песке слово «Покой». Несколько секунд она смотрела на него и вдруг сказала Ариэль:
— Смотри! Это слово можно составить из букв моего имени.
Первого июля они опять были на пляже. Ариэль любовалась на отражающееся в воде солнце, а Кот пыталась читать газету, но каждая статья расстраивала ее все сильнее. Войны, насилие, ограбления, убийства, коррупция — ненависть и жестокость проступали в каждой строчке. Даже когда она взялась за обзор текущего кинорепертуара, то и в нем ей бросились в глаза ядовитые кусты, которые критика адресовала продюсеру и сценаристу, ставя под сомнение их право на творчество, а ведущий редактор женской колонки предприняла свирепую атаку на известного новеллиста и тоже не жалела яда. Никакой критики в статье не было и в помине — это была одна лишь злоба высшей пробы, так что газете была прямая дорога в мусорный бак, где она и очутилась. Хуже того: все эти проявления ненависти и непрямые нападки представлялись Кот симптомами страшной болезни — всеобщего стремления убивать, которое успело отравить души людей. Символические убийства на страницах газет отличались от настоящих лишь по степени общественной опасности, отнюдь не по сути; злоба и ненависть в сердцах нападавших и в том и в другом случаях вспыхивали с одинаковой силой.
Никаких объяснений или оправданий человеческому злу не существовало. Были только жалкие попытки свалить все на объективные причины.
Также в начале июля Кот выделила среди отдыхающих мужчину лет тридцати, который часто приходил на пляж со своим восьмилетним сыном и работал на портативном компьютере, устроившись в тени большого полосатого зонтика. В конце концов они разговорились. Мужчину звали Нед Барнс, а его сына — Джеми. Нед оказался вдовцом и, что было особенно интересно, писателем, опубликовавшим несколько новелл, пользовавшихся умеренным успехом. Джеми был очарован Ариэль и часто приносил ей подарки — букетик ярких полевых цветов, вырванную из журнала картинку с забавной собачкой или любопытную морскую раковину. Все это он складывал рядом с ней на полотенце, не осмеливаясь даже спросить, замечает ли она его подношения или нет.
Двенадцатого августа Кот приготовила у себя дома скромный ужин на четверых, главным блюдом которого служили спагетти с фрикадельками. Потом они с Недом и Джеми играли в «Плыви рыбка» и другие игры, а Ариэль сидела, не двигаясь, и равнодушно рассматривала свои руки. С той страшной ночи в фургоне Вехса на ее лице ни разу не появлялось выражение горя и муки, которое так испугало Кот, да и раскачиваться, обхватив себя руками, она давно перестала.
В конце августа они вчетвером сходили в кино и продолжали регулярно встречаться на пляже, где арендовали соседние места. Их отношения развивались совершенно спокойно, без желания ускорить естественный ход событий и без особых упований с той или с другой стороны. И Кот, и Нед не желали ничего особенного, и стремились, главным образом, к тому, чтобы чувствовать себя чуть менее одиноким.