Очарованный принц
Шрифт:
А Ходжа Насреддин не шел – летел к своей мазанке.
Возле мазанки, затаившись в репейниках, поджидал его вор.
Это было свидание особенное. Вор заливался благодарственными слезами, а Ходжа Насреддин говорил ему:
– Да, ты прощен и даже отмечен знаком особой милости. Готов ли ты к дальнейшим подвигам во славу Турахона?
Вор влажно и протяжно всхлипнул, кулаком ударил себя в грудь:
– Теперь я преисполнен такого рвения к добродетельным подвигам, что мог бы украсть
– Что скажешь ты о превращении в ишака?
– В ишака?.. – Вор подавил рыдания, посмотрел на Ходжу Насреддина с опаской. – Это надолго?
– Нет, на короткое время. Слушай внимательно.
Они говорили до утра. Сначала только брезжило, ночь долго не хотела сдаваться, сопротивляясь утреннему свету; наконец свет победил и отделился от тьмы, которая отступила на запад и залегла там, в угрюмых горах. Да будет свет! Взошло солнце, брызнуло лучами по всему необъятному миру. Громче запели птицы.
Вор покинул хибарку, унося в просветленной душе новые чаяния.
Глава тридцать первая
День пролетел на крыльях забот, и снова на смену ему опустилась ночь в своем прозрачно-темном плаще с алмазами звезд.
Ходжа Насреддин сидел на камне у дверей мазанки, мысленно проверяя – все ли готово, все ли закончено для сегодняшнего решительного дела.
На тропинке вдали послышался хруст щебня под грузными шагами. Это Агабек спешил в мазанку для принятия великой тайны.
Ходжа Насреддин встретил Агабека со степенной важностью, приличествующей тому важному событию, которое в эту ночь должно было совершиться. Его поклон был преисполнен сдержанного достоинства, движения – неторопливы, речь – немногословна и внушительна.
Усадив гостя на свою постель, он присел на корточки перед горящим очагом и начал помешивать ложкой в маленьком котле, где кипел какой-то пахучий травяной настой.
– Это что? – спросил Агабек.
– Волшебный состав, – ответил Ходжа Насреддин, повернув к нему лицо, залитое пламенем с одной стороны и черной тенью – с другой.
Пламя в очаге догорало и, затихая, изредка вздрагивало судорожными вспышками; в хибарке потемнело; ишак в углу погрузился в черную тень, как в непроглядную воду, и только бурчанием в животе да сопением напоминал о себе.
Ходжа Насреддин снял котел, накрыл дощечкой.
– Пусть потихоньку остывает, а мы тем временем побеседуем, хозяин. Я должен тебя подготовить, дабы страх и безмерное удивление не прервали нить твоей жизни.
– Разве это опасно?
– Для неподготовленных – опасно.
Раздув уголь, он зажег масляный фитиль, укрепил его на стене. В бессильном свете опять смутно обозначился в углу ишак, сначала – зеленовато-огненным отливом глаз, затем – длинными ушами, наконец – хвостом.
Он получил сегодня только полкорзины лепешек: оставшиеся были убраны в противоположный угол, откуда нестерпимо дразнили его своим запахом. Он волновался – ворочался, вздыхал и скреб копытом глиняный пол. Но Ходжа Насреддин был непреклонен, даже не смотрел в его сторону.
Ходжу Насреддина поглотили с головою другие заботы.
– Алиф! Лам! Мим! – неожиданно и резко вскрикнул он, заставив Агабека вздрогнуть. – Алиф! Лам! Ра!.. Кабахас, чиноза, тунзуху, чунзуху!..
Подняв руки, он обошел хибарку, останавливаясь в каждом углу, потом плотно прикрыл дверь и вернулся на свое место:
– Теперь нас уже никто не подслушает.
– А кто мог подслушать нас раньше? – вопросил Агабек. – Ведь мы и раньше были здесь только вдвоем, если не считать ишака.
– Тсс, хозяин! Сколько раз я просил тебя не произносить вслух этого непристойного, базарного слова!
Он встал, отвесил ишаку почтительный поклон. Тот обрадовался, оживился, задвигал ушами, замахал хвостом.
Но лепешки не последовало…
– Нет, хозяин, мы были здесь не вдвоем и не втроем, – сказал Ходжа Насреддин. – Разве ты не знаешь, что, помимо видимых существ, мир наполнен еще множеством невидимых, которые тем не менее понимают человеческую речь.
– Невидимые существа? Понимают человеческую речь? Это кто же такие? – усмехнулся Агабек, желая показать своей усмешкой независимость и смелость ума.
– Это души людей, погибших неправедной смертью, главным образом – души повешенных, – пояснил Ходжа Насреддин. – В течение некоторого времени перед тем, как предстать на суд всевышнего, они остаются еще на земле и бродят в поисках заупокойной молитвы. Они всегда вертятся вокруг живых и бывают весьма надоедливы, пока живой не догадается помолиться за них… К тебе, хозяин, они должны особенно приставать, – добавил Ходжа Насреддин как бы мимоходом.
– Это почему же – ко мне? – насупился Агабек.
– Скажи, в бытность твою главным городским судьей в Хорезме не приходилось ли тебе приговаривать кого-либо к повешению?
Эти слова упали на голову Агабека, как хорошая дубина, обмотанная тряпьем, – мягко, но оглушающе. Недоверчивая усмешка вмиг исчезла с его лица: он боязливо оглянулся в темноту, которая сразу стала для него живой, таинственной, глубокой и зловещей.
– Приходилось, конечно. По службе…
– Вот видишь! Но заказывал ли ты, по крайней мере, заупокойные молитвы по этим людям?