Очарованный принц
Шрифт:
Ходжа Насреддин остановил ишака, спешился и почтительно поклонился в сторону забора. Он кланялся Коканду, что вознаграждал его за добрые труды этой песенкой.
Миновали последний сад, – началась низина: рисовые поля, блестевшие под солнцем белым расплавленным блеском. Отсюда было уже недалеко до гробницы дедушки Турахона.
Ходжа Насреддин обнял вора:
– Мы расстаемся. Кланяйся от меня Турахону, проси у него сил для новой, добродетельной жизни.
Затем было длительное прощание с длинноухим. Вор поцеловал его в нос и в последний раз деревянным гребнем расчесал
– Когда я опять увижу вас обоих? – спрашивал он.
– Не знаю, не знаю, – отвечал Ходжа Насреддин. – Помни только: мир открыт тебе во все концы, открыт и мне. Может быть, и встретимся: в каждой разлуке всегда сокрыта новая встреча.
На том они расстались. С опущенной головою, медленно вор удалился по боковой тропинке, что вела к усыпальнице Турахона.
Ходжа Насреддин поехал дальше; впереди уже слышался гул и рокот большой дороги; еще полчаса – и она приняла его в свой мутный, кипучий поток.
Глава тридцать девятая, заключительная
Осталось немного: о том, как вернулась Гюльджан и как встретились они с Ходжой Насреддином.
Он опередил ее на один только день. Вернувшись уже в сумерках домой, он сразу лег спать, будучи весьма утомленным с дороги. Постель он себе устроил на крыше; утром, разбуженный солнцем, глянул вниз и закричал неистовым голосом:
– Что ты делаешь, презренный лепешечник! Или ты решил стать еще инжирником?
Вопль этот направлен был к ишаку. По забывчивости Ходжа Насреддин оставил на ночь открытой калитку в сад; ишак забрался туда и произвел великое опустошение в кустах инжира, объев не только плоды, но и листья.
Воспоследовало изгнание с помощью палки; потом Ходже Насреддину пришлось долго возиться, приводя инжир в порядок, чтобы следы опустошения хоть на первый взгляд не так бросались в глаза.
А впереди была еще куча дел: отнести кумган в починку, отдать долг мяснику, окопать виноградные лозы. Еще что-то… А главное, самое главное – починить забор!
К этому делу и приступил он безотлагательно: выкопал яму, замесил глину пополам с нарезанной соломой.
А больше ничего не успел сделать: из-за поворота дороги показалась арба, и его слух был сразу поражен семью звонкими голосами, над которыми властвовал восьмой, могучий, принадлежащий Гюльджан:
– Здравствуй, мой дорогой супруг! Как ты здесь жил без меня?
– Да ничего себе, – говорил Ходжа Насреддин, снимая с арбы и поочередно целуя потомство. – Скучал, ожидая со дня на день вашего возвращения.
Гюльджан, опершись на его плечо, сошла с арбы, огляделась – и увидела брешь в заборе.
– А что же забор?
Смутившийся Ходжа Насреддин потупил глаза:
– Да все как-то, знаешь, некогда было. То одно, то другое… Вот и не успел…
– Посмотрите! – вознегодовала Гюльджан. – Посмотрите на этого человека! За три месяца, за целых три месяца, он не смог сделать даже такого пустячного дела!
Заканчивая нашу вторую книгу о Ходже Насреддине, мы от всей души хотели бы удостоверить читателя в счастливом конце для всех, упомянутых нами, которые достойны такого конца, не исключая, разумеется, и мудрого старца из братства Молчащих и Постигающих дервишей.
Но истина обязывает нас к скорбному признанию: старец не дождался возвращения Ходжи Насреддина – умер, или, выражаясь его языком, перешел в иное, высшее состояние. Возможно, сам старец и не считал свой переход прискорбным, и даже наверное так, но мы, далеко еще не достигшие высот его мудрости не в силах скрыть грусти, охватывающей нас над его безымянной могилой.
Ибо он умер, как и подобало истому дервишу, никому не назвавшись, – и в этой безымянности его могила неожиданно обрела высокий всеобъемлющий смысл: здесь покоится Человек.
Именно так и понял эту могилу Ходжа Насреддин, который о смерти мудрого старца узнал от нищего, позаботившегося похоронить его.
Этот нищий проводил Ходжу Насреддина к могиле. Дорогой рассказал:
– Я был при нем до последней минуты. Он умирал молча, нерушимо соблюдая свой обет. И лишь перед самым концом прошептал: «Возьми деньги в изголовье и скромно похорони мое тело; все, что останется, – раздай бедным…» Он умер с таким просветленным лицом – я даже удивился.
– Оставь меня одного, – попросил Ходжа Насреддин; провожатый ушел; тогда он опустился на колени перед могилой, не имевшей сверху даже простого камня. Впрочем, жизнь сама позаботилась об украшении могилы: уже проглядывала там и здесь по холмику молодая травка, а в изголовье нашел себе приют маленький цветок – синяя капля, упавшая на могилу с неба, вместе со вчерашним дождем.
…Допоздна оставался Ходжа Насреддин на кладбище, ведя мысленную беседу с усопшим.
Кладбище погрузилось во тьму, повеяло свежестью, зажглись на темном небе звезды.
Ходжа Насреддин сказал:
– Прощай, мудрый старец, изредка я буду приходить к тебе.
И услышал благожелательный ответ, передавшийся в его разум через сердце – не словами, а теплой волной.
– Об озере не беспокойся, – продолжал Ходжа Насреддин. – Я выполнил все по своему разумению, и получилось как нужно. Я рад, если хоть чуточку помог тебе своей скромной помощью перейти на высшую ступень твоего бессмертного бытия. Но в одном я повинен: я так и не нашел своей веры. Говоря по правде, я понадеялся на твое обещание подсказать, – а ты взял, да и… того – перешел. Не дождавшись… Теперь я попытаюсь, конечно, сам найти, – не знаю, выйдет ли что-нибудь?
Величаво и торжественно, в содружестве звезд, плыла земля сквозь голубую мглу ночи, ветер шелестел в деревьях, кричали ночные птицы, благоухала трава, обильно увлажненная росой, билось сердце в груди Ходжи Насреддина – и во всем этом он вдруг ощутил с полной несомненностью свою веру и понял ее, хотя назвать еще но умел. Переполненный порывом, восторгом и беспредельным счастьем любви к миру, чувствуя ответную, такую же беспредельную любовь живого мира к себе, сливаясь со всем сущим вокруг, но не растворяясь в нем и сохраняя себя, он шагнул в одно из тех драгоценных мгновений, что соприкасают человека с великим и вечным круговоротом жизни, куда смерти доступа нет и не будет!