Очень далекий Тартесс (сборник)
Шрифт:
— Послушай, я не успокоюсь, пока не найду Эхиара или не узнаю точно, что его нет в живых. Хочешь ты мне помочь?
«Только и забот у меня, что подыскивать для Тартесса нового царя», — подумал Горгий.
— Еще не все потеряно, — шептал Тордул. — Нам нужны верные люди. Слышишь?
— Слышу… У Павлидия целое войско, а сколько ты наберешь? Полдюжины?
— Ты слишком расчетлив, грек. Видно, тебя не привлекает свобода.
Горгий приподнялся на локте, смерил злым взглядом Тордула, этого наглого мальчишку.
— Убирайся отсюда… щенок!
Тордул вспыхнул. Но против обыкновения не полез драться. Твердые губы его разжались, он коротко засмеялся: «гы-гы-гы», будто костью подавился.
— Мне нравится твоя злость, грек. Так вот: давай соединим две наши злости. Помоги мне, и ты получишь свободу.
Быстрым шепотом он стал излагать Горгию свой план.
— Мне кажется, Тордул прав: слишком уж расчетлив Горгий и прижимист. Знаю, знаю, сейчас вы скажете, что он торговец, а не гладиатор. Дело не в профессии, а в характере. Не люблю чрезмерную расчетливость в человеке, которого хотел бы уважать.
— А вы заметили, что при всей своей расчетливости он неудачлив и несчастлив?
— Трудно не заметить. Обстоятельства оказались сильнее его расчетов. Но хочется видеть в положительном герое…
— Горгий вовсе не положительный герой.
— А какой же он — отрицательный?
— И не отрицательный. Просто он сын своего времени.
— Позвольте. Вот я слежу за трудной судьбой Горгия, и она мне, пожалуй, не безразлична. Да и вы сами, наверное, хотели вызвать сочувствие к Горгию. Так почему бы не усилить то хорошее, что есть в его характере?
— В жестоком мире, в котором жил Горгий, ему приходилось всячески изворачиваться, чтобы завоевать себе место под солнцем.
— По-моему, он очень пассивен. Покорно следует своей судьбе.
— Не забудьте, что ему в Фокее все-таки удалось выбиться из рабов. Он боролся с враждебными обстоятельствами как умел. Он был один. Вернее, сам за себя. В этом вся беда.
— Знаете, вы бы взяли и предпослали повествованию развернутую анкету героя.
— Представьте себе, это было бы вполне в духе того времени. Помните, в «Одиссее» прибывшим чужеземцам всегда предлагали целый перечень вопросов: «Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой? Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогою прибыл? Кто были твои корабельщики?…» Анкета — довольно старинное установление.
— И все-таки я предпочел бы видеть в герое с такой сложной судьбой натуру сильную, широкую.
— Что ж, это ваше право, читатель.
13. НОВОЕ МЕСТО — НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Судя по отметкам Горгия на стене пещеры, был конец пианепсиона. [17] Все чаще задували холодные ветры. По ночам в пещере не умолкал простудный кашель.
Однажды промозглым утром, задолго до восхода солнца, двадцать девятую толпу гнали, как обычно, на завтрак. Только расположились вокруг котлов, зябко протягивая руки к огню, как заявился главный над стражей в сопровождении Тордула. Стал, уперев кулаки в бока, кинул Тордулу:
17
Середина ноября (греч.).
— Ну, которые?
Тордул молча указал на Горгия и Диомеда. Главный буркнул что-то старшему стражнику двадцать девятой, и тот велел грекам встать и следовать за главным.
— Чего еще? — заворчал Диомед. — Без еды не пойду.
Главный расправил конский хвост на гребне шлема, великодушно разрешил:
— Ладно, пусть сначала пожрут.
— Как же так, гремящий? — запротестовал старший. — Работать сегодня в двадцать девятой они не будут, стало быть, харч им не положен.
— Ты что, лучше меня службу знаешь?
— Да нет… — старший замялся, ковыряя землю острием копья. — Я только к тому, что работать-то они сегодня не будут… значит, и харч…
Главный не удостоил его ответом. Только сплюнул старшему под ноги. Тот обернулся к грекам, заорал, выкатывая глаза:
— Чего стоите, ублюдки? Быстрее жрите и проваливайте!
Путь был не близкий. Шли горными тропами — Горгий и Тордул впереди, за ними тащился, кашляя, Диомед, шествие замыкали два стражника. По дороге Тордул вполголоса рассказал Горгию, что прослышал об одном старике, который работал в рудничной плавильне. Старик-де этот долгие годы плавит черную бронзу, не простой он человек, побаиваются его прочие рабы. Поглядеть надо на старика. Вот он, Тордул, и добился через блистательного Индибила перевода в плавильню — для себя и для греков. Там, говорят, работа полегче, не подземная, и харч лучше.
— Как тебе все удается? — удивился Горгий. — Или он родственник тебе, этот Индибил?
Тордул отмахнулся, не ответил.
Вышли на проезжую дорогу, она и привела в ущелье, где шумела, падая с высоты, горная речка. Большая часть ущелья была огорожена каменным забором грубой кладки. В ограде дымили горны, копошились рабы. К крутому боку горы лепились низенькие строения из дикого серого камня.
Рабу без дела болтаться — начальнику острый нож. Не успели вновь прибывшие толком оглядеться, как их уже поставили толочь в каменных ступах куски породы, в которых поблескивали драгоценные камни. Горгий обомлел, не сразу решился ударить пестом: такое богатство в порошок толочь.
Позади раздался дребезжащий голос:
— Что, котеночек, задумался? Ложкой в котле небось лучше ворочаешь?
Горгий оглянулся на сухонького старичка с козлиной бородкой и отеческой лаской в глазах.
— Рука не поднимается самоцветы крошить, — признался Горгий.
— Жалостливый, — нараспев сказал старичок. — За какие грехи сюда угодил?
— Ни за что.
— Все так говорят, котеночек. А я вот гляжу на тебя и думаю: с таким носом да с не нашим выговором только здесь тебе и место.
Горгий хотел было ответить как следует, но Диомед опередил его.
— Послушай, борода, — сказал он, — не ты ли о прошлом годе с моей козой путался?
Старичок прищурился на Диомеда. Нехорошо посмотрел, будто сквозь щелку в заборе. Повернулся и пошел, слегка волоча левую ногу.
Поблизости работал мелкотелый раб со скошенным, будто отрубленным ударом меча подбородком. Он покачал кудлатой головой, негромко проговорил:
— Зря ты, рыжий, это… Козел не простит тебе обиды.