Очень далекий Тартесс
Шрифт:
– Ты проживешь еще долго, Эхиар. Ты пойдешь с нами.
– Нет. Спасибо, чужеземцы… за доброту ко мне.
– О каком деле ты говорил?
– Тебе не понять. – Эхиар помолчал, а потом забормотал: – Еще немного… еще немного – и было бы сверх меры… свершилась бы моя месть…
– Ну, не надо, дедушка, успокойся! – воскликнула Астурда. – Ой-ой! – она смутилась. – Я говорю «дедушка», а ведь он царь…
– Он не слышит тебя, – сказал Горгий. – Боги затмевают ему разум.
Площадка башни не лучшее место для сна, если воздух по-зимнему холоден и под утро моросит дождь.
Как
Эхиар не спал. Сидя на корточках, вертел в руках длинную черную палку – откуда только он ее взял.
Медленно светлело небо на востоке. Над кварталами ремесленников поплыли дымы ранних очагов. Тусклой желтизной обозначились рукава Бетиса, обнимавшие остров. Горгий смотрел на гавань, пытался в слабом свете серенького утра различить среди десятков кораблей свой. Цел ли он?.. Странно и страшно было представить себе чужую команду на его палубе… чужого человека в дощатой каютке…
Он обернулся, хотел позвать Диомеда – у матроса глаз зоркий, быстрее высмотрит. Диомед лежал, накрывшись с головой, возле непонятной махины, занимавшей полплощадки. Его била дрожь. Горгий тронул матроса за плечо.
– Попей сок граната, легче станет. Слышишь, Диомед?
Рыжая голова матроса высунулась из складок гиматия. На торчащих скулах красные пятна, в глазах (тех самых, которые Горгий привык видеть прежде озорными и нагловатыми) – пугающая тоска.
– Помираю, хозяин…
– Не дури! – прикрикнул Горгий, а у самого сердце захолонуло.
Помял гранат, заставил матроса выпить сок.
Дождь, слава богам, перестал. Развиднелось и немного потеплело. Гелиос сегодня вроде бы не собирался взглянуть на Тартесс (можно его понять, подумал Горгий). Пасмурный день рождался, не праздничный.
– Теперь поспи, и полегчает тебе, – сказал Горгий. – А вечером уйдем из Тартесса.
– Не, – прошептал матрос. – Вы с Астурдой бегите. А я уж здесь, к богам поближе… – Он опять накрыл голову мокрой от дождя тканью.
Эхиар, шаркая, вышел из-за махины, в руках у него была не палка, как раньше показалось Горгию, а стрела. Тут только Горгий заметил, что еще несколько черных стрел, бронзовых с виду, лежало у массивной стойки махины. Он поднял одну, подивился ее тяжести. Такая самому Гераклу была бы впору…
Повнимательнее осмотрел он махину – и вдруг догадался. Погоди-ка, сказал он самому себе, да ведь это катапульта! Ну да, вот поперечные доски – перитреты с пучками веревок… вот бронзовый желоб сиринкса… почему-то он склонен к низу стены.
Немало видывал Горгий стрелометных машин на своем веку, но такую огромную увидел впервые.
– Для чего здесь катапульта? – спросил он Эхиара.
– Это орудие царского возмездия, – ответил тот, и по его голосу Горгий понял, что старик чем-то взволнован. – Плохо, плохо… – Эхиар озабоченно разглядывал обрывки веревок меж перитретов. – Все сгнило…
– А ты что – собираешься стрелять? – Горгий потрогал станок катапульты. – Ничего у тебя не
– Ей не нужно поворачиваться, – последовал странный ответ. – Катапульта нацелена навечно.
Горгий поднялся по ступенькам, вделанным в бронзовый антибасис – заднюю опору катапульты. Посмотрел в прицельную щель… Вот оно что! Опущенный сиринкс, оказывается, смотрит в квадратное отверстие в ограде. Катапульта и верно нацелена… Она нацелена, как уразумел Горгий, на ступени храма… Нет, выше… Вон меж двух центральных колонн возвышение, за ним в храмовой стене ниша, закругленная сверху. Ну да, катапульта как раз на эту нишу нацелена…
– В кого ты хочешь стрелять? – спросил Горгий.
Эхиар сидел, прислонясь к стойке катапульты, руки были устало опущены, стрела валялась рядом.
– Ременные пучки сгнили, – сказал он. – Стрелять нельзя.
Горгий посмотрел вниз, на площадь. Перед храмом суетились люди в черных одеждах. Расстилали на ступенях ковер. Устанавливали треножники с курильницами Выносили из боковых дверей храма какие-то деревянные колоды. Прошел к восточным воротам отряд стражников.
– Выпей… господин… – Астурда протянула Эхиару гранат.
Старик не шевельнулся. Он неподвижным взглядом смотрел на нее, и девушка смущенно отвернулась.
– Подойди ко мне, цильбиценка, – сказал вдруг Эхиар. – Сядь.
Он схватил ее за косы. Астурда испуганно вскрикнула выставила перед собой тонкие руки.
– Не бойся. Твои волосы длинны и крепки. Отрежь их.
– Ни за что! – Астурда вскочила дикой кошкой, выдернула косы из руки Эхиара, отбежала к стене. – Не подходи – брошусь вниз!..
Через восточные крепостные ворота по коридору, образованному двумя шеренгами стражников, тек народ на храмовую площадь – на праздник Нетона. Вначале пропустили купцов побогаче, потом пошли прочие – ремесленники, рыбаки, погонщики быков. Матросов не было видно: сидели на кораблях, готовые схватиться с карфагенским флотом.
Стражники, тыча древками копий, теснили толпу подальше от храма, отжимали ее к башне Пришествия. Люди вытягивали шеи, глядя на торжественный выход высокорожденных. Шли они по порядку, с женами и без жен, и каких только не было украшений на их многоцветных одеждах! Блистательные расположились лицом к толпе на нижних ступенях храма. Повыше встали сверкающие. Место светозарных пустовало: еще не успел назначить их новый царь.
Грянули приветственные крики: по ковру поднимался на верхнюю ступень царь Павлидий, Ослепительный, в белой одежде с золотыми изображениями бога Нетона. Его сопровождали ближайшие придворные.
Младшие жрецы зажгли курильницы, в безветренное небо потянулись белые столбы благовонного дыма.
Павлидий поднялся на возвышение перед нишей, обернулся к толпе…
Площадь ликующе заревела.
– Щит Нетона! Щит Нетона, бога богов!
– Сла-ава царю Павлидию!
Тонкие губы Павлидия растянулись в улыбке. Щит, висевший у него на груди, был невелик, но тяжел, ремни врезались в шею, но Павлидий заставлял себя стоять прямо. От щита шло тепло. Щит из голубого серебра всегда был теплым на ощупь – знак того, что он угоден Нетону.