Очень опасная игра
Шрифт:
Огромные рамы из металла были разделены на мелкие сектора, так что окно казалось защищенным крупной решеткой.
Входная дверь являла собой воплощение старины, возможно даже, была вывезена из Центральной Европы. Массивное сооружение из дубового бруса со множеством литых металлических деталей и больших кованых гвоздей. Проще проделать брешь в стене, нежели одолеть такую дверь.
Все это выглядело достаточно причудливо, если не знать Вейкко и доводов, заставивших его выбрать именно такую резиденцию. Если кто-нибудь станет бушевать около двери и кричать: «Откройте, или
Сгущались сумерки, только крыша еще освещалась солнцем, но в доме было темно. Я напрямик прошел к дому по небольшому пустырю, который, по всей видимости, считался бы лужайкой, если бы кто-нибудь удосужился выкосить ее этим летом. Подойдя к двери, я нажал кнопку. Затем отступил назад, чтобы меня было видно из окон, и Вейкко убедился в желательности посетителя. Немного погодя я позвонил снова.
Спустя еще некоторое время я стал кричать под окнами:
— Эй, кто вызывал первоклассного вольного пилота?
Деревья всей округи подхватили мой крик, изменили его на свой манер, разнося во все концы, и он, удаляясь, постепенно затихал в лесу, а тот отзывался глухим эхом. Мой одинокий голос среди лесной глуши рождал щемящее чувство одиночества. Я обошел дом. Окна были закрыты и плотно завешены шторами. Задняя дверь была почти столь же несокрушимой конструкцией, что и передняя, и тоже накрепко заперта. Голубой «сааб» Вейкко стоял на подъездной дорожке. Я вернулся к парадному входу и позвонил в последний раз перед тем, как пуститься в обратный путь в надежде столкнуться с ним нос к носу через какие-нибудь полчаса в «Майнио». И просто чтобы еще раз убедиться в неприступности сей крепости, толкнул дверь.
К моему удивлению, она со стуком открылась.
Я вошел внутрь крадучись и затаив дыхание, на цыпочках двинулся по коридору, стараясь уловить какие-либо признаки присутствия хозяина. Это было абсолютно бессмысленно после многократных звонков в дверь и орания до хрипоты под окнами.
В коридоре, между обшитыми панелями стенами, царил глубокий мрак. Я добрался до двери кабинета и распахнул ее.
Здесь было чуточку светлей. Достаточно, чтобы увидеть, что по комнате пронесся смерч.
Все книги были сметены с полок, содержимое ящиков двух огромных комодов, в которых Вейкко хранил свою огромную картотеку, валялось на полу, все картины сорваны со стен, бумаги, подобно снегу, застилали весь пол.
Неправдоподобно огромный датский письменный стол темным мрачным островом громоздился в центре комнаты. Высоченное черное кожаное кресло с внушительным подголовником позади стола было повернуто ко мне спинкой. Я передвинулся от двери в сторону и облокотился на высокую керамическую печь в углу. Печь была теплая. Я сунул сигарету в рот, но не закурил, и стал обозревать царящий вокруг беспорядок.
По прошествии некоторого времени кое-что стало складываться в определенную картину. Некто обработал комнату до основания, быстро и профессионально. Меня сильно беспокоило кресло за столом. Я сунул сигарету обратно в карман рубашки, осмотрительно переставляя ноги, приблизился к креслу и резко развернул его вокруг оси. Вейкко мягко сполз на пол, и его лицо уткнулось в мою ступню. Я не мог прыгнуть на два фута вверх и на двенадцать футов назад, так как состояние комнаты не давало такой возможности. И все же я отпрыгнул.
Вновь я обнаружил себя возле печки с сигаретой, возвращенной в рот и притом засунутой очень глубоко. Я опять ее не закурил, снова положив в карман, медленно вернулся к телу и перевернул его. Лицо Вейкко было умиротворенным, чуть ли не блаженным.
Одного этого было достаточно, чтобы понять: он, безусловно, мертв.
На нем были тот же темный костюм, белая рубашка и серебристый галстук, но с тремя пулевыми отверстиями поперек него. Кровотечение оказалось небольшим и уже практически прекратилось. Коричневые пятна остались на бумагах, которые он смахнул со стола, сползая с кресла. Я прощупал его карманы и, не найдя ничего интересного, отступил назад.
Затем увидел револьвер, соскользнувший с кресла вместе с ним. В первый момент я подумал, что обнаружил орудие убийства, затем понял, что из этой штуки никто не стрелял многие годы. Он был почти такой же громадный и старый, как пушка времен Ватерлоо: металл стал темно-коричневым и пятнистым от ржавчины.
Я полагал, что кое-что знаю о стрелковом оружии, но мне понадобилось долго напряженно вглядываться в оружие, чтобы определить, что это пистолет образца 1874 года, когда-то бывший на вооружении французской армии. Если выстрелить из него сейчас, скорее всего, вам оторвет руку. Но похоже, Вейкко пытался это сделать.
Должно быть, выхватил его из ящика — но нельзя же мгновенно достать и навести на цель полевую пушку вроде этой, так что, пока он ее вытаскивал и потихоньку поднимал в позицию прицеливания, некто быстренько выхватил что-то более современное и проделал три кругленькие дырки в его серебристом галстуке.
Теперь в моем распоряжении было два варианта действия: исчезнуть и раствориться в пространстве или вызвать полицию. Внутренний голос настаивал на первом варианте. Но какой бы вариант я ни принял, следовало просмотреть все бумаги на его столе и убедиться, не значится ли мое имя в календаре или на какой-нибудь бумажке, дабы полиция не обнаружила этого позже.
Десять минут поиска не дали результата, лишь усилили чувство фатального невезения. В его настольном календаре вообще ничего не было, за исключением нескольких пометок о покупке зелени и бакалеи. Скорее всего, записи были кодированными и позволяли надеяться, что код достаточно надежен.
Теперь все, что оставалось сделать, — это затащить его обратно в кресло. Судя по расположению пулевых отверстий и малому количеству крови, смерть наступила мгновенно.
Если оставить его распростертым на устилающих пол бумагах, полиция может решить, что он убит после того, как в комнате что-то искали, или что приходил кто-то еще и вытащил его из кресла. Любой полицейский предпочтет второй вариант.