Очень сильный пол (сборник)
Шрифт:
5
– Выключи звук, – сказал лысый. Генерал отодвинул на всю длину руки от старческих дальнозорких глаз пульт дистанционного управления, поискал кнопку, прижал.
Звук исчез. В полной тишине по гигантскому экрану стоящего посреди бункера телевизора продолжали бежать, целиться, полосовать очередями пятнистые солдаты, в тишине летели самолеты, мчались, взлетая на холмы и проваливаясь в складки не то снега, не то песка, танки, снижались вертолеты – в тишине…
– Похоже, что возьмут они нас, как детсадовцев, – сказал седой.
– Вы сами требовали придумать место, и не моя вина, что оно так придумалось, –
– Заткнулся бы ты, писатель херов… – рыкнул генерал, но седой не дал ему разойтись на продолжение реплики.
– Творцом себя, значит, мните, креатором, – усмехнулся он, поворачиваясь в вертящемся кресле к Сочинителю. Все в бункере сидели в таких креслах, расставленных в несколько полукруглых рядов перед телевизором. Тихонько гудел кондиционер, дул легкий сквознячок, и было точное ощущение начальственного просмотра где-нибудь на даче в Пицунде или Крыму – впрочем, это и был просмотр…
– А он и есть творец, – вызывающе сказала Любовь, и Сочинитель дернулся: он терпеть не мог, когда женщина вступалась за него. – Он и есть творец, в чем вы вполне теперь и убедились…
Ольга молчала, смотрела в сторону. У ног ее сидели такса и кошка. Андрей с каменным, мертвым лицом курил, не глядя давил в пепельнице окурки, неотрывно смотрел на экран. Ника задремала, свернувшись в кресле – точно материнской манерой.
– Творе-ец, – иронически протянул седой. – Так себе творец-то… Хоть с имен начать. Сочинитель и Любовь… Ничего не напоминает, а? Это уже и не эпигонство даже, а прямой плагиат… Да и сама любовь придумана тоже не очень. Постель, постель, постель… Трахаются с деталями весьма выразительными, не откажешь. А больше ведь ничего и нет, согласитесь. Женщина совершенно ходульная получилась, по облакам эротическим ступает, а у нее, между прочим, дочь, муж, дел невпроворот, семейство, хлопоты, посуды немытой к вечеру полная раковина… Уж не говорю о других персонажах – тени, статисты…
– Много требуете от сказки, господин рецензент, – сказал Сочинитель. – Конечно, самое последнее дело – собственное сочинение оправдывать, но замечу: вам как критику разница между романтическим сном и психологической бытовой прозой должна быть понятна.
– Ладно, – согласился седой, – пусть романтика. Хотя хороша романтика с минетом и всем прочим… Волосы непотребные описывать – вот и вся ваша романтика. Да стрельба, как в паршивом видешнике… Ладно. Лучше поговорим о главном. Значит, вы считаете, что достаточно нам было напугать его неудачным покушением, чтобы он всю страну в свой страх поверг? Легко вы историей распоряжаетесь. По-детски. Или по-сочинительски, что одно и то же. А вот я, да и любой серьезный человек, вам так скажем, – тут он слегка двинул рукой в сторону лысого, чтобы дать понять, кто серьезный человек, – так скажем: он и без нашего напоминания, без ваших террористов двинулся бы в эту же сторону, ясно? Потому что есть такое понятие: историческая необходимость. Вам, конечно, как махровому идеалисту, чуждое… Так вот – в силу этой самой необходимости не мог он быть другим. И рано или поздно за ум взялся бы… Без нас власти нет, потому что мы – сила. Мы, собственно, и есть только сила. Такова наша сущность – сила, и все. А власти нет без силы, а его нет без власти… Вот и цепочка. И никаких приключений не требуется. Так что зря мы за вашим Сюжетом пошли. Особенно Ване он понравился – стрельба… Ну, с генерала-то что возьмешь? Но вы…
– Сила, необходимость… – Сочинитель потянулся прикурить,
– Поначалу вы и нас в этом убедили. – Седой пожал плечами. – А теперь я, во всяком случае, ясно вижу, что все это не имело значения. И если вы с вашими друзьями, – он ткнул в сторону экрана, по которому приближалась атака, – сейчас нас перестреляете, ничего не изменится. Логика такова, что…
– Кто кого перестреляет, сейчас решим, – раздался голос лысого. Он вдруг оказался стоящим перед телевизором и закрывающим беззвучный экран. В руках его был короткоствольный «калашников». Вечный желтый огонь вспыхнул и тут же погас в остановившихся глазах. – Сам говорил, писатель, что у нас собственная воля есть? Ну, вот и пришло время для нее… Конец твоему Сюжету. И тебе вместе с твоими бабами…
Сочинитель встал и сделал шаг к лысому. Тут же со своего места поднялась и подошла к нему Ольга, крепко взяла за плечо.
– Отойди, – сказал Сочинитель.
– Нет, – сказала Ольга, – я так решила.
И Любовь уже стояла, положив руку на другое его плечо.
– Красиво, но удивительно пошло, – сказал седой.
– Молчи, нежить, – сказал Сочинитель. Лысый поднял автомат. В стене позади него разошлись раздвижные двери, открыв кабину большого лифта. Там были все.
И все с оружием.
Первым поднял кольт Олейник. Падая вперед лицом, лысый успел нажать на спуск, но вся очередь ушла в пол, прошив частой строчкой голубой китайский ковер.
– Ну, – сказал Сочинитель, – вот… И в конце концов все обошлось, я же говорил. Все будет хорошо, вот увидите…
– Где? – спросила Ольга. – Где же нам будет хорошо? Где же? Скажи…
– Там, – сказал Сочинитель и махнул рукой, – там…
– И когда? – спросила Любовь. – Когда? Доживем? Я хочу дожить! Сделай, чтобы я дожила!.. Ну, когда?
– Тогда, – сказал Сочинитель, – точнее не знаю. Тогда… Там и тогда. Во всяком случае, это справедливо для меня: здесь и сейчас я всегда несчастлив, а там и тогда мне всегда хорошо. Было хорошо, будет хорошо… Только в другом времени, только в ином месте… Там и тогда…
Самолет шел над облаками, солнце наполняло салон, и ему казалось, что все это уже когда-то было – ощущение, часто посещающее многих… В салоне было шумно, как бывает шумно в самолетах и автобусах, заполненных сплошь знакомыми, но давно не видавшимися людьми, – какая-нибудь профессиональная делегация или туристская группа…Такса с лаем бегала по проходу, удивительно растеряв свойственную породе солидность.
Кое-кто дремал, просыпался, опять дремал…
Пары сидели обнявшись.
Сочинитель сидел один на крайнем кресле первого ряда, прямо у шторки, закрывающей проход к кабине.
Да, все-таки когда-то это уже было, думал он, – такой самолет, битком набитый всеми моими… Или, может, я когда-то это уже придумывал…
Внизу должен быть остров, думал он, камни, море, пальмы и сосны, мраморные прохладные полы в гостиных, бараны с большими колоколами, вечером в маленьком ресторане паэлья с дюжиной разных моллюсков и красное вино с фруктовым соком… как оно-то называется… забыл…