Очередь за счастьем (сборник)
Шрифт:
И так вышло, что в небесах я на этих самых небесах и оказалась, как только с ним глазами встретилась. И вот уже почти год любовь, да такая, что и не думала, что так бывает. И, веришь, ни о чем его расспрашивать не хочу. В самолете я заметила, что он газетой кольцо на пальце прикрывает, но больше кольца не видела. И живу от появления до появления Сергея, и чувствую, что он от меня домой уходить не хочет. Однажды только сказал, что очень мне благодарен, что я никаких вопросов ему не задаю.
Капни еще ликерчику, а кофе не надо.
Знаешь, Ленка, я такая счастливая! Не знаю, как потом будет, но сейчас мне только лежать рядышком, и гладить его волосы и ковшик на плече, и больше ничего знать не хочу.
Не так уж много Ленка себе ликера наливала, чтоб комната вдруг закружилась вокруг нее и стало жутко горячо в горле. Может, ослышалась, дурында ревнивая. Что на плече гладить?
– Да ковшик, у него родинки, как Большая Медведица, на плече выстроились, и когда он дремлет, я по ним пальцем вожу и счастлива.
Зачем, зачем ты пришла, Латышева Лидка, двоечница несчастная, самодеятельная звезда! Зачем? Чтоб разрушить все? Чтоб самой несчастной Ленку сделать? Специально, что ли, прикидывается? А сама затем и явилась, чтоб Ленка обо всем узнала, и способ какой коварный изобрела, вроде случайно все произошло.
В голове стучало, начался озноб, лицо разгорелось. Ужас и бессилие – никогда таких чувств Лена не испытывала. И что-то вдруг окаменело внутри, и слова сказать не может, и слезы хоть бы полились – так нет, тоже как будто окаменели внутри глаз.
Лидушка щебетала что-то дальше, не замечая Ленкиного состояния, наверно, радовалась полученному результату. Лена уже, правда, ничего не слышала – какая-то пелена. И Лидка шевелит губами, только видно, что радуется.
Дальше все произошло сразу: в двери повернулся ключ – Сергей вернулся домой, и Лидка достала из сумочки фотографию.
Лена не успела ничего сказать, да и, пожалуй, не смогла бы, как перед ней оказалась фотография, и из тумана донесся Лидкин голос – вот он, смотри, мой Сергей.
Лене казалось, что она сходит с ума, когда сквозь пелену увидела на фото синее-синее небо, белую скамейку и сидящего на ней симпатичного немолодого мужчину с умными печальными глазами.
– Кто это? – выдохнула она.
– Да говорю же тебе, Сергей мой, самый лучший Сережка на свете.
– Ленок, ты дома? – спросил из коридора другой самый лучший Серега на свете. – Где мои тапочки?
– Приветик, папка, вот твои тапки, – в рифму пропел вынырнувший из конструктора Димон, повиснув у отца на шее.
Сергей, войдя в комнату, удивился тому, что увидел, – Ленка, его единственная любимая женщина, рыдала, прижимая к себе фотографию какого-то незнакомого мужчины, а симпатичная женщина, сидевшая напротив, смотрела на нее, ничего не понимая.
– Сереж, между прочим, Лидка Латышева у нас в художественной самодеятельности звездой была, да она вообще звезда, и на международном конкурсе парикмахеров первое место заняла, и так я рада, что мы сегодня с ней встретились, – да, Лид? – и поболтали обо всем, и Димон уже не кашляет, и сегодня солнечно было, как весной, и давай еще ликерчика выпьем, – да, Лид?
Они сидели втроем на кухне, Сергей подливал девчонкам ликерчику и был рад, что Ленке хорошо и подруга у нее тоже хорошая и счастливая.
Градусы делали свое дело, Лидка снова достала фотографию своего Сереженьки и предложила выпить за самых лучших Серег на свете – ее, Лидкиного, Сергея Петровича, и за Романова Сергея.
А они с Ленкой между двумя Сергеями, и можно любое желание загадывать.
А Ленка, тоже уже захмелевшая, Лидушкин тост поддержала, добавив, что желание только одно – чтоб так было всегда – между двумя Сергеями.
Димон спал, продолжая во сне складывать свой конструктор.
Часы пробили одиннадцать раз, а троим, сидевшим на кухне, совсем не хотелось расставаться. А за окнами вечер был, сверкали звезды.
На океане, в Биаррице
На океане, в Биаррице...
– Ой, ты едешь в Биарриц?! – Полиночка захлопала в ладошки. Вернее, в пальчики – она была такая невесомая, такая нежная, что звуки хлопков показались бы раскатами грома в исполнении этого неземного создания. А так Полиночка соединяла только кончики пальцев, и ее графически выраженная радость была беззвучна. – О, как я тебе завидую! Биарриц – это чудо! Это Олд мани! Старые деньги!
Это означало, что всякие богачи и богачки ездят туда уже столетиями, не жалея тратя эти самые мани. Я и не знала, что такие места есть на земле. А вот Полиночка знала, потому что была уже четвертым или пятым поколением в семье, никогда не знавшей финансовых трудностей. Все называли ее именно так – Полиночка. А если бы сказали, например, Поля или Полина, она даже не поняла бы, к кому это обращаются.
Беззвучные Полиночкины аплодисменты отделяли меня всего на три дня от полета-поездки в это самое олдманевое местечко Франции.
Я знала о Биаррице только то, что там произрастают бересклеты и бугенвиллии, – Василий Аксенов замечательно описал этот город в своем романе «Редкие земли». Фонетическое звучание названий этих неведомых растений примагничивало меня к предстоящей поездке.
Океан – это вам не море. Грохочет накатывающими на берег волнами. Пейзаж красивый, но свирепый. «О, море в Гаграх, О, пальмы в Сочи» – это совсем другое курортоописание. Тут скорее «А волны и стонут, и плачут...» И небо серое-серое. И чайки какие-то особенно беспокойные и громкоголосые. Мои замечательные друзья рискнули десять дней потерпеть мое присутствие, пригласив меня к себе. Нет, конечно, это я притворяюсь, говоря – терпеть. Сама-то думаю, что десять дней побыть рядом со мной – сплошное удовольствие. Это я опять притворяюсь.