Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
Шрифт:
В городе есть дворец губернатора острова, несколько церквей, ничем особенно не замечательных; рынок, на котором продается живность в большом количестве и очень дешево, так что суда, рассчитывающие на запас живой провизии, ни сколько не ошибутся, зайдя на Мадеру. На рынке, впрочем, есть странная особенность: животных продают по дням; так, например, в понедельник вы найдете только телят, и уж будьте уверены, к кому бы вы ни пришли в этот день обедать, вас непременно угостят телятиной; в следующий день — быков, там — птиц и т. д. Англичане, по всей вероятности, завели здесь обыкновение отлично откармливать домашних животных. Нигде вы не найдете таких индеек, как на Мадере. На них «противно смотреть», как на индеек Григория Грагорьевича Схарченко, который угощал ими Николая Федоровича Шпоньку. Кроме вин, Мадера славится и водой. Остров имеет постоянное сообщение с Англией и Лиссабоном. Вот вам, читатель, и практические замечания о Мадере. которые вам, может быть, пригодятся, если вы когда-нибудь последуете моему примеру и поплывете за моря.
Через трое суток мы уже были на Тенерифе. Все время гнал нас ровный NO, вероятно предвессио пассата. Туман скрывал остров; и декабря, накануне Рождества (нашего стиля), бросили якорь на рейде Санта-Круса.
Вот уже второй остров вырастал перед нами из глубины океана. Эти клочки, как будто оторванные от близкой массы материка, принимались прежними путешественниками, действительно, или за отделившиеся от материка части, или за остатки материков, погрузившихся в море и выдававшихся из него только своими пиками. Леопольд фон Бух, исследуя Канарские острова и, в особенности, Тенериф с его пиком и окружающим его величественным цирком, вывел заключение, что острова эти — произведения обширной вулканической деятельности. исследования других островов и континентальных вулканов совершенно подтвердили смелую теорию, на которой выросло величественное здание современной геологии. Воображение, вооруженное гением и высокою логикой, перенесло великого ученого в доисторическую эпоху; наука его говорит, что, когда еще земная кора представляла слабое противодействие силам, действующим изнутри, и являла на своей поверхности более или менее обширные трещины. из этих трещин изливалась трахитовая лава, которая, растекаясь по ровной и горизонтальной поверхности тверди. образовывала широкий поток, при основании превращавшийся в правильный пласт. Этот трахитовый пласт, при новом извержении лавы, покрывался другим, также горизонтальным пластом и т. д. Наконец, гораздо позднее, эти наслоенные друг на друге пласты, силой внутренних упругих газов, были вздуты наподобие пузырей, разорваны на своей вершине и, таким образом, составили нынешний цирк.
Рассматривая тенерифский пик, подымающийся над морем до высоты 3,800 метров и окруженный, в вице пояса, величественным цирком, образующим вокруг него почти перпендикулярные стены (цирк состоит из, правильных трахитовых пластов); великий ученый нарисовал один из значительнейших земных переворотов так наглядно, так живо, как будто был свидетелем события.
Самый пик есть произведение позднейшего, может быть, исторического времени, и состоит из неправильного нагромождения вулканических шлаков и лавовых потоков.
Кольцеобразные стены, или цирки, названы кратерами поднятия (Erhebungs-Kratern, cratères de soulèvement), в отличие от тех кратеров, которые образуются во время извержения и нагромождают конус (Eruption’s Kratern, cratères d’éruption); острова названы «островами поднятия» (Erhebungsïnseln).
Почти в то же время развивалась теория Кордье и Констана Прево, названная, в противоположность теории поднятия, теориею понижения (affaissement). По их мнению, поднятие земной коры зависит от постоянного охлаждения внутреннего ядра, при чем земная кора, сжимаясь, образует складки, являющиеся на поверхности земли в виде гор и поднятых пластов.
Теперь тенерифский вулкан потух; он сделался, по словам Гумбольдта, лабораторией восстановленной серы; но из боков его все еще вытекают огромные потоки лавы, базальтовидной в глубине и обсиднановидной с пемзой кверху, где давление меньше. Тенериф и вообще Канарские острова, Атлантида древних, открыты были царем Юбою; он нашел острова необитаемыми, хотя, по остаткам памятников, можно было заключить о бывшем здесь когда-то населении. Каждому острову дал он свое название; самый большой из них назван Большою Канарией (от canis; собака), потому что на нем найдена была порода огромных диких собак. Все эти известия, конечно, не очень вероятны. Римляне называли эти острова Purpurariœ, от вывезенного с них пурпура, известного под именем гетулииского. После римлян известие о Канарских [4] ) островах утонуло в Лете, и только в 1334 году открыли их новые путешественники. Острова были заселены сильным, воинственным народом, нравственные особенности которого напоминали бедуинов. Они жили мирно, занимались земледелием и пасли стада; но любовь к независимости поддерживала в них дух во время войны с испанцами, которым приходилось завоевывать остров. Теперь нет следов гуанчей на всем острове, кроме нескольких мумий, завернутых в козьи шкуры и благочестиво схороненных в недоступных пещерах. Гуанчи долго составляли неразрешимый вопрос: откуда и когда явились они на остров? Ученые терялись в догадках; наконец, сходство нескольких слов языка их с берберийским заставило догадаться ученых и вывести их с Северного Атласа. Особенности их характера и самая жизнь, действительно, напоминают кабилов. Они исчезли, как метеор, не оставив по себе никакого следа. Перерезаны ли они были до последнего, или слились с новым народонаселением, или, наконец, уплыли на материк в первую свою родину? Этот вопрос ученый Бертело [5] ) разрешает так: «Три столетия иноплеменного владычества не могли изгладить народных черт, они сохранились в горных пастухах некоторых округов и в живущих на возвышениях земледельческих семействах. Африканский тип господствует в массе населения и дает себя тотчас заметить.» Так внимательный исследователь в неизвестном факте видит явления, обогащающие новыми взглядами науку.
4
Physikalische Beschreibung der Kanarischen Inseln, von L. v. Bnch. Berlin, 1845 или 1835?
5
Histoire naturelle des lies Canariens, par Sabin Berthelot.
Берег, близ которого мы подходили к рейду, был скалистый, голый, пересеченный горными кряжами, с обрывами и ущельями. Город Санта-Крус вытянулся своими зданиями в линию; на дальнем мысе несколько ветряных мельниц махали крыльями; две высокие колокольни, одна четырехугольная, другая цилиндрическая, с колоннадой; небольшой природный мол, на котором устроена пристань для шлюпок; несколько судов на рейде, в числе которых была яхта Вильямса (путешествующего для удовольствия англичанина, с которым мы познакомились на Мадере), и над всем этим массы гор, теряющих свои вершины в облаках и тумане, — вот что представилось нам при приближении к Тенерифу. На пристани нас встретили несколько фигур: были мужчины и женщины. Мужчины величественно драпировались в оборванные фланелевые одеяла; на головах у них были шляпы с широкими полями. Женщины также были в мужских шляпах, соломенных и пуховых; из-под шляпы падал на плечи большой платок. По шляпе и цвету платья можно было узнать, из какого места была женщина: обитательницы Лагуны (город внутри острова), кроме черной, никаких шляп не носят; женщины из Оратавы носят соломенные и притом вообще любят красный цвет, и т. д. На улицах нет экипажей; на каждом шагу попадаются дромадеры, страшно навьюченные; иногда на вьюках качалось целое семейство. Красивые мурильевские головки детей целым букетом рисовались на горбе неуклюжего животного. Верблюд привезен сюда французом Бетанкуром вскоре после завоевания Канарских островов. Он здесь расплодился и приносит большую пользу на базальтовом грунте, лишенном тучных пастбищ. Дома все в два этажа, у каждого дома есть внутренний двор с садиком и фонтаном, куда скрываются жители от жаров, под тень широколиственного банана. В каждом окне две решетчатые деревянные форточки, которые занимают место нижних стекол в раме и служат продолжением жалюзи, находящегося с внутренней стороны окна. Эти жалюзи — единственное спасение в жарких странах. Постоянная тень в комнате и постоянно продувающий воздух делают несколько сносными тридцатиградусные жары. Идя по улице, вы видите, как отворяется беленькою ручкою форточка и выглядывает красивая головка любопытной испанки. Зажиточные женщины, попадавшиеся нам на улице, были в черных мантильях, ниспадающих с головы на плечи красивыми складками, с веерами, и все, почти без исключения, были если не красавицы, то грациозны и интересны. Походка, плавное движение шеи, глаза, светящиеся во мраке (по чьему-то выражению), выказывали породу Испании.
Неподалеку от пристани площадь, на которой по вечерам гуляет санта-крусская публика. Я прогулял по ней весь вечер, ждал хоть каких-нибудь испанских сцен, но напрасно; дам кажется не было ни одной.
Мы отыскали верховых лошадей и поехали за город. Лошади были некрасивы, не так как на Мадере; седла оборваны; мундштуки какого-то средневекового устройства, без удил я с железным обручем на носу лошади; видно было, что англичан здесь нет. Проводники и здесь, как на Мадере, отправились за нами. Но местность была дика, гола и пустынна. Местами видны были клочки долин в ущельях; на них возделывался ям и cactus opuntia и coccmillifer; местами дикая euphorbia cananensis распространяли свои рожкообразные ветви. Дикие скалы Тенерифа местами покрыты беловатым и желтыми пятнами. Это — скопление микроскопических лихенов, превратившихся в руках промышленников в предмет больших выгод. Из них добывался лактмус. Во время реставрации, англичане вывозили отсюда огромное количество этого продукта. Однако, скоро англичане стали вывозить лактмус с берегов Анголы и нашли то же свойство в лихенах Альп и Пиренеев. Поэтому, вывоз их с Тенерифа совершенно прекратился. Тогда здесь стали разводить кошениль. Для этого сажают обширные рощи кактусов, на которых живет пурпуровое насекомое. С виду кошениль кажется неподвижною точкой: это самка, у которой крыльев нет; она живет неподвижно на кактусе, в твердый лист которого вонзает свое сосальце. Самец с крыльями; он летает около самки, холит и кормит ее. Оплодотворенная самка превращается в темный шарик. Это время для сбора; ее отдирают деревянным ножом от листа и собирают в сосуд, который ставят в постепенный жар, чтобы заморить животное. Отсюда и добывается кармин. Натурально, при сборе всегда оставляют самок на завод. Но ошибется тот путешественник, который по окрестностям Санта-Круса будет судить о растительности острова, Чтобы видеть природу Тенерифа, надо ехать в Оратаву, на северную сторону. Там, в Виллафранке, среди богатых виноградников, в виду величественного пика, растет знаменитое драконовое дерево, описанное несколько раз и получившее новый интерес после наблюдения Гумбольдта. В саду около Виллы-дель-Пуэрто, который развел Бертело [6] , делают опыты акклиматизации растений: там уже возделываются кофейное и коричневое дерево, банан, какао и проч.
6
Чтобы жить постоянно на любезных ему Канарских островах, Бертело выхлопотал себе место Французского консула в Санта Крусе.
Вечером бродили по городу, — занятие пустое с виду, но очень дельное, можно даже сказать, главное для туриста. He было форточки, в которую не проглянула бы красивая головка. Зашли и в церковь: это был полу-разрушившийся монастырь, откуда монахи были выгнаны после последней испанской революции. Церковь была убрана довольно красиво; несколько картин старой испанской школы чернелись в закопченных рамах, в тени ниш; общее было мрачно. Когда мы бродили под каменными тяжелыми сводами собора, явились какие-то оборванные мальчишки, зажгли свечи и пошли нам показывать галерею святых, которые были сделаны наподобие кукол из дерева и одеты в платье; были и мадонны, и старцы, спрятанные в нишах; около них блестело золото, вились какие-то ленты и лоскутки, стояли свечи, украшенные фольгой и проч.
На другой день, день нашего Рождества, после молитвы на клипере, который расцветился флагами, мы с капитаном отправились с официальными визитами. Г. Бертело был так любезен, что сам пошел с нами; к счастью, мы никого не застали дома, проходили часа три по страшной жаре. Обедали в этот день на яхте у Вильямса, который еще накануне приезжал звать нас. Позавидовал я этому Вильямсу… Лето он проводит в Англии, осень и зиму — где вздумается. Послушная яхта несет его из порта в порт, где он, но своему усмотрению, располагает своими фантазиями. Живет он так, как умеет жить богатый англичанин. Все условия комфорта соблюдены до мелочи. За обедом, как хозяин, он был любезен без приторности, как только бывает любезен англичанин, когда захочет. Между прочим, я спросил его: отчего он не идет с нами на острова Зеленого мыса? «Оттого, что моя кухня слишком близка к моей каюте!» He правда ли, какой английский ответ? От кухни будет жарко, к чему же стеснять себя?… С ним путешествует, как он называет его, друг; такую типическую физиономию мне редко случалось встречать: человек ростбифа, пломпуддинга, портера и проч., человек, которого все способности направлены только на то, чтоб ему было покойнее, теплее и сытнее. Весь обед он вел речь, страшно растягивал Фразы о блюдах, о рыбе, супе, жареном, тихо, методически серьезно, и вдруг спросил меня: не знаю ли я какого-нибудь средства против толстоты?
Вечером мы были в маскараде. С начала вечера мы собрались у г. Бертело, который живет прекрасно. Во всех его комнатах видны принадлежности ученого; здесь лежали какие-то фолианты, там, под стеклянным колпаком, была рельефная карта Канарских островов, сделанная им самим. Он уже давно живет здесь; в воспоминаниях его все знаменитости, как путешественники, так и ученые, играют интересную роль. У него жил Гумбольдт, подарил ему свой портрет и гравированный рисунок тропического леса, составленный по указаниям поэта-ученого, — одна из великолепнейших картин природы. На портрете Гумбольдт изображен занимающимся в своем кабинете, в Берлине; он пишет вторую часть Космоса; карта мира висит на стене; около рабочего стола фолианты, картоны с разными коллекциями, и проч. Бертело повел нас в маскарад целою толпой; на площади к нам присоединились офицеры только что пришедшего из Шербурга парохода; мы встретились как старые знакомые. Посыпались расспросы о шербургских знакомых: что миф Мишо, Мошфуа и проч. Тенерифское общество разделяется на несколько кружков, из которых каждый носит свое название: Аврора, Возрождение и т. д. В этот вечер Аврора давала бал. Надо было сначала войти во внутренний двор, огороженный четырьмя стенами дома; по стенам лепились веранды и балконы; однако, запах двора не напоминал бальной атмосферы. Дам еще не было, здесь такой же обычай, как, например, в Орле: чем позднее явиться на бал, тем лучше. Мужская публика была очень разнообразна: сапожники — не сапожники, портные — не портные; кто в пальто, кто в жакетке, a один просто в нанковой куртке; a мы явились в полной парадной форме, перчатки Jouvain, и пр.; наконец, появились и дамы, в домино и масках. Маски были, большею частью, картонные, разрисованные, в роде тех, которые у нас надевают во время святок дворовые, потешая своих господ. Домино были всех цветов, у иных были просто платки на голове, точно у наших мещанок; другая сшила себе костюм из разноцветных фуляров, взятых, вероятно, у мужа. Много было костюмированных монашенками, — странный костюм для маскарада. Толпа все больше пестрела, становилось душно и тесно; отовсюду раздавался звук гармонического испанского языка; дамы, интригуя, старались подделываться под чужой голос, кричали и пищали. Но какие глаза глядели из-за старых, истасканных масок! Глаза эти какая-то вырезывались наружу, блестели и жгли. В разноцветной толпе, долго блуждая испытующим взглядом, остановился я на одной фигурке, одетой швейцаркой, которая под конец вечера сняла маску. Помнится, никогда не случалось мне видеть подобной красавицы. Ей было, тропических, лет четырнадцать; глаза черные, резко окаймленные длинными ресницами, глаза уже без выражения детства; они могли отразить в себе целый мир впечатлений; глаза пылающие, дышащие, говорящие… Тоненький, едва заостренный носик, цвет лица матовый, с самым очаровательным румянцем! прелестный рот то змеился улыбкой, то складывался с выражением легкой думы и затаенной страсти. Я узнал, что ее зовут Изабелитой, что ей действительно четырнадцать лет, и что она на будущей неделе выходит замуж. Показали мне и жениха её, рябенького какого-то молодого человека. Так как я не танцевал, то избрал себе занятием следить за хорошенькою Изабелитой. Занятие дельное: красота, в чем бы она ни проявлялась, возвышает душу, облагораживает стремление, отрезвляет ум, a впрочем, иногда и отнимает, смотря по тому, с каким чувством смотришь на нее. Сегодня я упивался красотой Изабелиты, на другой день с тем же восторгом и благоговением смотрел на тенерифский пик, как он, по мере нашего удаления от острова, возвышал свою снеговую вершину из среды горных высот, выступавших впереди его. Картина была величественная. Частности ландшафта все больше и больше сливались в одну общую группу. Длинные, продолговатые облака пересекали остров на две половины; к небу стремился снеговой пик в виде купола византийского храма; на его сребристых выпуклостях виднелись, стремясь к высшей его точке, темнеющие овраги и трещины, переливавшиеся из розово-фиолетового в голубой тон; вместо карниза купола, выдавались вперед разноцветные вулканические скалы; облака, висевшие на плечах исполина, казались таинственною завесой. Этот храм природы спускался к основанию множеством гор, неровностей, холмов, долин и скалистых берегов. Картина подернулась голубым туманом отдаления; не было ни одной резкой тени, ни одной яркой черты в общем гармоническом тоне; только одна резкая черта окаймляли остров: темное, шумящее норе, спорящее своею вечной красотой с гордо поднявшимся из его же недр великаном.