Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор
Шрифт:
Скорее всего, появлению такого фольклора мы обязаны возникшей в феодальной Европе культуре рыцарства – влиятельного привилегированного сословия, сформировавшегося в описываемую нами эпоху. В XII–XIV веках рыцари являлись наиболее просвещенными представителями любого средневекового европейского государства. Они получали прекрасное по тем временам воспитание, их обучали так называемым семи рыцарским добродетелям: верховой езде, фехтованию, владению копьем, плаванью, охоте, игре в шашки, сочинению и пению стихов в честь дамы сердца. Они были храбрыми воинами на поле брани, благородными защитниками в семейном быту, преданными слугами своему суверену.
С рыцарством тесно связано превращение скромных феодальных усадебных построек в хорошо укрепленные, защищенные земляными валами и рвами с водой рыцарские замки с мощными каменными стенами и высокими смотровыми башнями – донжонами. Охранительные функции замков усиливались
Огромную роль в истории рыцарства сыграли Крестовые войны, длившиеся с перерывами более 170 лет, с 1096 по 1270 год.
Они радикальным образом повлияли на жизнь рыцарей, расширили их кругозор, изменили мировоззрение. Всего Крестовых походов было восемь. Некоторые продолжались по три-четыре года. Рыцари впервые надолго покидали свои дома. Многие из них на родину не вернулись. В народной памяти они остались героями, отдавшими свои жизни за святую веру. Легенды о них стали сюжетами средневековых романов, баллад и песен. Многие обогатились. Они вернулись в свои замки, отягощенные захваченными в боях и награбленными ценностями. Банковской системы в Европе еще не было, первые банкирские конторы появились в Италии только в XIV веке, и отправляясь в очередной поход против неверных, рыцари прятали свои ценности кто как мог. Отсюда многочисленные легенды о замурованных в башенных стенах, зарытых в земле, упрятанных в могилы предков и затопленных в естественные водоемы рыцарских кладах.
С формированием и совершенствованием наследственного права рыцарские замки, переходя из поколения в поколение в другие руки, тем не менее всегда оставались в фамильной собственности одного рода: при этом домашний культ предков возводился в наивысшую степень. Такая семейная добродетель, как жизнь по заветам отцов и дедов, считалась одной из главных. С языческих времен потомки верили, что предки способны влиять на их жизнь. Умерших хоронили тут же в замках, погребая в подполье или замуровывая в стенах, им поклонялись как домашним богам, и всякое проявление памяти о них воскрешало и оживляло их в сознании живущих. Пятна на каменных плитах пола воспринимались их следами, шум ветра в оконных и дверных проемах – их голосами, движущиеся тени от пробежавших домашних животных – их призраками. Души умерших становились властителями дум живущих.
Проходили столетия, память об ушедших в иной мир ослабевала, их подвиги со временем выглядели менее значительными, а имена забывались. И некогда правдоподобные легенды о них превращались в мифы, мало чем похожие на конкретные события давно канувших в Лету веков.
Мифы и легенды, являясь, казалось бы, весьма схожими плодами общей низовой культуры, на самом деле разнятся по самой сути своей. Древнегреческие мифы об олимпийских Богах имеют отношение к реальности исключительно потому, что гора Олимп в Греции действительно существует и только потому, что она является самой высокой вершиной в стране, около 3000 метров над уровнем моря. Это позволило древним грекам превратить Олимп в синоним неба и поселить там верховного небожителя Зевса со всем его олимпийским окружением. Все остальное – гениальный вымысел, красивая сказка, зрелый плод богатого воображения, еще неиспорченного цивилизацией, целомудренного человечества. Причем откровенный, но все-таки более или менее правдоподобный вымысел о богах, в точности созданных по образу и подобию человека, умело переплетался с архаичными народными сказками, герои которых – волшебники, циклопы, сфинксы, кентавры и прочие досужие выдумки первобытных людей, согласно законам природы, не могли существовать по определению. Вот почему так трудно обнаружить границу между мифом и сказкой. Иногда дефиниция того или иного повествования может быть как той, так и другой.
Другое дело – легенды. В их основе всегда лежат не выдуманные, а подлинные события реальной истории. Но и легендам свойственно с течением Времени трансформироваться в мифы, в реальность событийной основы которых трудно поверить. Правда, для этого Время должно быть долгим, очень долгим. Вот почему в Петербурге, городе непростительно юном по сравнению с другими крупными городами Европы, мифов как таковых практически нет, хотя зерна общеевропейской цивилизации упали в исключительно благоприятную почву жадной
Напомним, Петербургу чуть более 300 лет. От первого петербуржца – Петра Великого – нас отделяет всего одиннадцать-двенадцать поколений. Если учесть, что одновременно в этом мире проживают три, а то и четыре поколения, то от основателя Петербурга до наших дней минуло всего лишь три-четыре поколенческих семейных цикла. Петербуржец середины XIX века, мысленно протянув руки влево и вправо, мог руками своих сыновей и внуков коснуться пальцев петербуржцев как начала XVIII, так и начала XXI века. Мы очень близкие родственники. Степень нашего родства обозначается весьма ограниченным количеством приставок «пра»: прадед, прапрадед, прапрапрадед… Мы посещаем своих предков на кладбищах в так называемые родительские дни и разговариваем с ними, как с живыми. Мы вспоминаем о них в дни их рождений. Их имена мы передаем детям. Многие свои поступки мы объясняем обычаями, завещанными нам нашими предками. Вот почему так отличается, например, средневековый рассказ о призраке отца Гамлета, талантливо описанный Шекспиром, от легенды о призраке Петра I, явившегося его правнуку Павлу I, которого в России, кстати, называли «Русским Гамлетом». Шекспировский призрак не более чем обобщенный художественный образ, метафора, аллегория, литературный прием, а призрак Петра конкретен, и появление его связано с конкретным событием петербургской истории – с выбором места установки будущего Медного всадника, памятника ни кому-нибудь, а именно ему – Петру I. И кому же, как не ему самому определить это место? Во всяком случае, так это виделось в низовой культуре. Это вполне согласуется с комментариями Библии. Ориентируясь на древние народные верования, они считают призраки «душами умерших людей, которые являются по временам, как тени и бывают видимы людьми» под влиянием «возбужденной фантазии».
Столь же разнятся между собой и легенды о кладах. Если в средневековых мифах таинственные клады чаще всего связаны с наивными детскими снами человечества о случайном неожиданном обогащении, то петербургские легенды о кладах лишены мистической тайны. Чаще всего они просто воскрешают в памяти реальные события недавней истории. Так, например, послереволюционные легенды о кладах напоминают о драматических историях вынужденного бегства состоятельных петербуржцев из страны в ее самые «окаянные дни» большевистского переворота. В легендах присутствуют точные адреса и подлинные фамилии владельцев оставленных и спрятанных сокровищ. Причем это не были, как в случае с европейскими мифами, награбленные корсарами, флибустьерами, конкистадорами или крестоносцами ценности, а собственное имущество, приобретенное личным трудом или полученное в наследство.
Столь же объяснимо появление в Петербурге легенд и преданий о таинственных подземных ходах. Несмотря на то, что суровая романтика закованных в железо рыцарей не коснулась ледяных просторов Древней Руси, реминисценции, связанные с рыцарскими добродетелями средневековой Европы, время от времени посещали новую европейскую столицу азиатской России. Так, короткая эпоха царствования Павла I, русского императора и одновременно приора рыцарского Мальтийского ордена, оставила по себе два чуждых петербургскому зодчеству архитектурных памятника, один вид которых рождал в умах впечатлительных обывателей фантастические легенды о тайных подземных ходах. Да и сами архитектурные типы этих сооружений давно уже вышли из моды в европейском зодчестве. Оба сооружения появились исключительно благодаря не то царственной прихоти, не то болезненному капризу «Русского Гамлета». В самом центре Петербурга вырос средневековый Михайловский замок, а в ближнем пригороде столицы Павловске – рыцарская забава – крепость Бип. Оба сооружения городской фольклор окружил фантастическими легендами о подземных ходах, ведущих в одном случае к зимней, а в другом – к летней императорским резиденциям.
В России эти сооружения оказались последними «рудиментами» европейской эпохи рыцарства, прекратившей свое существование в Западной Европе еще за два века до основания Петербурга. Даже современники воспринимали эти пережитки с известной долей иронии. Достаточно напомнить, что название крепости в Павловске питерскими остроумцами было превращено в аббревиатуру и расшифровывалось как Большая Игрушка Павла. Однако не будем забывать, что благодаря именно этим атавистическим проявлениям рыцарства петербургскому городскому фольклору удалось обогатить свои арсеналы такими образцами народных легенд и преданий, которые до сих пор украшают историю Северной столицы, делают ее еще более выразительной и яркой.