Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор
Шрифт:
Если верить фольклору, Гоголь всю жизнь боялся быть похороненным еще до смерти, например во время летаргического сна. Написал «Завещание», в котором умолял остающихся на этом свете: «тела моего не погребать, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться».
В это время при Гоголе почти неотлучно находился его «черный человек», священник Константиновский – протоирей Матфей, которому Гоголь вверил «спасение души своей». В своем стремлении «очистить совесть» Гоголя и подготовить его к «непостыдной кончине» он убеждал писателя в том, что писательский труд – это «дьявольская затея», и настойчиво требовал отказаться от литературного творчества. Но в первую очередь следовало отречься от Пушкина, этого «грешника и язычника», автора богохульной «Гаврилиады». Болезненная и восприимчивая
Но существует одна маловероятная, ничем не подтвержденная легенда о том, что эта смерть все-таки была клинической, и его просто «предали земле раньше времени», до наступления биологической, необратимой кончины, чего так смертельно боялся Гоголь при жизни. В фольклоре тому есть немало свидетельств.
Гоголь был похоронен в Москве, в Донском монастыре. На могильном памятнике было вырезано вещее изречение ветхозаветного пророка Иеремии: «Горьким словом моим посмеюся». В 1932 году монастырский погост снесли, чтобы устроить там колонию для малолетних преступников. Могилу Гоголя вскрыли для перезахоронения праха писателя на кладбище Новодевичьего монастыря. Говорят, что тело писателя оказалось без головы, перевернутым в гробу, а руки с искусанными пальцами и множеством заноз под ногтями были вытянуты вдоль тела. Будто бы и в самом деле Гоголь очнулся от летаргического сна, понял, что закопан живьем, и стал стучать и биться о стенки гроба. И только потом умер уже окончательно.
А в это время по Москве расползались самые невероятные слухи. Говорили, что Гоголя перезахоронили без головы и что череп писателя каким-то образом был выкраден и теперь тайно хранится у Бахрушина, страстного коллекционера театральных реликвий, вместе с черепом актера Щепкина. А еще поговаривали, что это была расплата писателя за то, что своими произведениями, особенно «Вием», он развратил целое поколение читающей молодежи.
Но Гоголь не был бы Гоголем, если бы вся эта невероятная история закончилась без «немой сцены». Так оно и случилось. Известно, что на могиле писателя в Донском монастыре собирались установить более достойный памятник великому писателю. Для этого привезли огромный черный валун. Однако в связи с разорением монастыря реализовать проект не удалось, и камень, никому не нужный и всеми забытый, долго хранился в сарае гранильщиков. В начале 1950-х годов его случайно обнаружила вдова другого мистического писателя уже XX века, Михаила Булгакова, и каким-то образом ухитрилась установить его на могиле своего мужа, автора «Мастера и Маргариты».
6
Как мы видим, таинственная мистика, сопровождавшая всю и без того не столь длинную человеческую и еще более короткую творческую жизнь Гоголя, не закончилась с его смертью. Она продолжалась и во второй, посмертной жизни писателя. И это касалось не только судьбы его захоронения.
Странности начались сразу. Первым на смерть писателя откликнулся И.С. Тургенев. В Петербурге опубликовать статью-некролог не удалось, воспрепятствовала цензура. Тургенев послал ее в Москву, где она под заглавием «Письмо из Петербурга» 13 марта была напечатана в «Московских ведомостях». «За ослушание» цензурного комитета Тургенев был подвергнут аресту, просидел месяц в части, а затем был выслан на жительство в свое родовое имение Спасское-Лутовиново. Судьба Тургенева поразила литературный мир своим невероятным мистическим сходством с судьбой Михаила Лермонтова, которого всего лишь полтора десятилетия назад подвергли подобной опале сразу после появления его знаменитого поэтического отклика на убийство Пушкина.
На этом мистика не закончилась. С завидной настойчивостью она давала о себе знать едва ли не при каждой попытке увековечить память о писателе.
Впервые мысль о достойном монументе Гоголю была озвучена писателями в 1880 году при открытии памятника Пушкину на Тверском бульваре в Москве. Однако этот призыв литературной общественности услышан не был. Первым памятником писателю стал скромный бюст, установленный только в 1896 году в Петербурге, в Александровском саду, по проекту скульптора В.П. Крейтана. Памятником в полном смысле слова он не был. В ряду других бюстов вокруг фонтана перед Адмиралтейством он выглядел скорее очередным декоративным элементом. Потому вопрос об увековечивании памяти Гоголя с повестки дня снят не был.
В 1902 году в год 50-летия со дня смерти писателя в Петербурге его имя присвоили Малой Морской улице, на которой он жил с 1833 по 1836 год. Тогда же на доме № 17 установили мемориальную доску, выполненную, как утверждают некоторые литературные источники, по проекту уже известного нам скульптора Крейтана. При Гоголе адрес этого дома был иным. По принятой тогда сквозной нумерации у него был № 97 И-й Адмиралтейской части. Дом принадлежал придворному музыканту Лепену. Здесь на третьем этаже дворового флигеля, в квартире № 10, которую Пушкин называл «чердаком», родились повести «Невский проспект», «Портрет», «Нос», комедия «Ревизор». Здесь были сочинены и первые главы «Мертвых душ».
В краеведческой литературе эта мемориальная доска упоминается вплоть до середины 1970-х годов. А буквально через несколько лет происходит нечто загадочное и странное. Упоминания о доске не исчезают, нет, но в тексте о ней появляется новая редакция: «Возобновлена по новому проекту в 1963 году скульптором Л.Ю. Эйдлиным». И никакой информации о том, что произошло со старой. Попытка выяснить ее судьбу привела к кое-каким результатам. Оказывается, впервые доска появилась в 1915 году. Это была строгая мраморная плита, украшенная по углам декоративными розетками. Однако через два десятилетия выяснилось досадное обстоятельство: даты проживания Гоголя в этом доме указаны неверно. Доску решили заменить на такую же, но с измененным текстом. На фасаде дома она появилась в 1941 году, буквально накануне Отечественной войны. А еще через двадцать лет и эта доска пришла в ветхость, на ней появились трещины, пропали некоторые элементы декора. Известно, что мрамор в нашем климате «долго не живет». Тогда-то и было принято решение о возобновлении мемориальной доски, но в «более долговечном материале». Это и произошло в 1963 году Право, история вполне, достойная жизни самого мистического классика русской литературы!
Новая доска пришлась по вкусу ленинградцам. Она запоминалась, впечатляя прохожих характерным рельефным профилем писателя, искусно вырубленным на плите серого гранита.
Между тем решение о переименовании Малой Морской улицы в улицу Гоголя было странным по двум причинам. Во-первых, названия Большая и Малая Морские улицы сами по себе являются топонимическими памятниками истории Петербурга. Улицы возникли еще в самом начале XVIII века в так называемых морских слободах, населенных людьми «морского дела», работавших на строительстве флота в Адмиралтействе. Эти топонимы являются одними из старейших в городе. Их следовало сохранить. Кроме того, они представляют собой образец так называемых парных названий, которые одно без другого выглядят осиротевшими. Правда, в нашем случае сиротство длилось недолго. Сразу после революции и Большую Морскую переименовали. Она стала улицей Герцена. Почти одновременно с Невским проспектом, который тогда же превратился в проспект 25-го Октября. Помните, как Владимир Набоков в повести «Другие берега» недоумевал по поводу «проспекта какого-то Октября, куда вливается удивленный Герцен»? Может быть, он думал, что и «Октябрь» – это чья-то фамилия? Непонятного и в самом деле было немало. Например, становился сомнительным целый пласт низовой городской культуры, связанный с этими старинными топонимами. Скажем, как можно было объяснить смысл куплетов, издавна известных в петербургском городском фольклоре:
Море видеть я хотелИ в Морскую полетел,Но и в Малой и в БольшойКапли нет воды морской.Но была и вторая причина, которая могла позволить избежать переименования Малой Морской улицы. Гоголь жил в Петербурге и по другим адресам, вполне подходящим для увековечивания его памяти. Их не так уж мало. Справочники литературных памятных мест Петербурга перечисляют семь таких адресов, не считая Павловска, где он провел столь памятное по встречам с Пушкиным лето 1831 года.
Однако по не менее странному и столь же необъяснимому стечению обстоятельств в 1993 году и этот единственный топонимический памятник Гоголю исчез. Малой Морской улице возвратили ее первоначальное название. Особое недоумение общественности вызывало то обстоятельство, что улица Гоголя, названная так еще за полтора десятилетия до октябрьского переворота 1917 года, попала под общий каток переименований, постигший многие улицы Петербурга, названные в советский период истории города и имевшие ярко выраженный политический или идеологический характер. Чем в этом смысле не угодил городской топонимической комиссии Гоголь, непонятно.