Очерки по истории русской церковной смуты
Шрифт:
А.И.Введенский выступил еще более двусмысленно. Он вообще отрицал какую-либо выдающуюся роль патриарха Тихона. Патриарх Тихон, по его мнению, «безвольная, мягкая личность, никогда не пользовавшаяся никаким авторитетом. Он никогда не был известен как выдающийся оратор, — самодовольно смотрясь в зеркало, замечал знаменитый проповедник. — Вообще он совершенно случайный человек».
За что же его тогда судить? — сам собою возникает вопрос у всякого, кто читал статью А.И.Введенского. Статья В.Д.Красницкого, бледная и бессодержательная, также отличалась сравнительно умеренным тоном.
«Вчера в Москве, в Судебной коллегии Верховного Суда началось слушание дела бывшего патриарха Тихона и целого ряда сподручных ему
Увы! Заревой поторопился: 24 апреля никто не предстал перед судом: совершенно неожиданно (всего за несколько часов) судебное заседание было отменено. Никаких официальных сообщений по этому поводу опубликовано не было.
«У нас еще нет антирелигиозного движения, — констатировал в интересной и умной статье известный азербайджанский деятель С. Ингу лов. — Пока антирелигиозная пропаганда была сначала антипоповской, потом антицерковной. Пропаганда против религии, как таковой, развивалась в очень узком кругу. И сейчас та волна антирелигиозного движения, которая делает возможным слушание дела патриарха Тихона при настежь открытых дверях, все же есть антицерковное движение, которое пришло на смену противопоповской травле.
В самом деле, если проверить пути, по которым крестьянство дошло до отдачи помещения церкви под комсомольский клуб, то бросается в глаза раньше всего частая сменяемость попов в этих деревнях. Можно безошибочно сказать, что священники менялись чаще, чем даже завгубполитпросвета. Эти поиски лучшего были следствием какого-то надлома в самом доверии к церкви. Это были поиски лучшей церкви.
Несоответствие между учением церкви и ее делами слишком било в глаза. Смутное искание этой гармонии жизни и веры и было тем стимулом, который так легко обратил верующее население на путь «Живой Церкви», а сейчас от «Живой Церкви» толкает в сторону сектантства». (Ингулов С. Зуб, который сидел крепко. — Бакинский рабочий, 1923,17 апреля, № 82, с. 2–3.)
Если отбросить ряд преувеличений, например, об обращении верующего населения к «Живой Церкви», то надо будет признать, что бакинский журналист правильно отметил основную тенденцию развития.
Искание гармонии веры и жизни было характерно для очень многих верующих людей в те дни. Оно наложило свой отпечаток и на обновленческое движение. К его анализу мы сейчас возвратимся. После осенних событий, чуть не расколовших обновленческое движение, между двумя враждующими партиями установилось перемирие. По молчаливому согласию враждующих сторон это перемирие должно было оставаться в силе до созыва нового Поместного Собора. Разногласия, однако, не только не уменьшились, но даже, будучи загнаны внутрь, стали еще более острыми. Красницкий, оставаясь на старых позициях, ждал лишь случая, чтобы ринуться в бой.
«Пережитый месяц после первого нашего съезда, — писал он в журнале «Живая Церковь», — был особенно опасен для живоцерковного движения и его органа — Высшего Церковного Управления.
Твердое и решительное постановление съезда открывало дверь творческим силам церковным выйти на свободное поле работы по обновлению церковной жизни, по преобразованию омертвевшего церковного миросозерцания, по революционному преобразованию народного быта, согласно требованию Святого Евангелия и заветам апостольских времен. Но организованное единодушное и сильное выступление прогрессивного белого духовенства перепугало как темные массы церковной реакции, так и раздробленные кружки интеллигентской сектантщины.
Первые испугались за церковные средства, которыми они пользовались для своих коммерческих оборотов и политической спекуляции, вторые перепугались восстановления церковного единства и окончательного падения своих надежд на церковное разложение. Образовался трогательный союз церковной реакции и общественного лицемерия, в раскрытые объятия которого пал московский митрополит Антонин. Первые поддержали его как монаха, как известного врага белого духовенства, открыто поносившего и позорившего среду, из которой он вышел и которая его возвысила. Вполне понимая, что открытие свободного доступа к епископскому званию наиболее выдающимся церковным работникам, независимо от их семейного состояния, положит действительный конец темному периоду монашеского господства, союз митрополита Антонина, грозя расколом и организацией другого, уже совершенно реакционного Высшего Управления, задержал рукоположение первого русского архиерея (Алексия Дьяконова), соответствующего апостольскому завещанию, т. е. женатого. «Анто-ниновщина» — это последняя попытка оживить монашество» (Живая Церковь, 1922, 1 октября, № 10).
В этом же номере журнала живоцерковники сделали остроумную попытку отплатить Антонину за его многочисленные личные выпады против живоцерковников и громовые обличительные тирады, бичующие моральное разложение «Живой Церкви». На с. 4 помещена небольшая статейка о. Алексия Дьяконова «По поводу откликов из-за границы». О. Дьяконов с наигранным негодованием, якобы обижаясь за Антонина, тем не менее полностью приводит следующий отзыв о нем митрополита Антония Храповицкого из его статьи в белоэмигрантском «Новом времени»: «Я вполне допускаю, что среди сорока тысяч русского духовенства нашлось несколько негодяев, восставших против Святейшего Патриарха, имея во главе известного всем пьяницу, развратника (никто никогда не видел Антонина пьяным и ничего не слышал о его разврате. — Авт.) и нигилиста, побывавшего клиентом дома умалишенных еще двадцать лет назад».
Антонин не оставался в долгу. Всюду и везде он поносил живоцерковников, называя их с церковной кафедры шлюхами, публичными девками, продажными тварями и даже еще худшими эпитетами, начинавшимися со второй буквы русского алфавита.
Правда, теперь, соблюдая правила перемирия, он не называл собственных имен. Говорил так, вообще, однако все прекрасно понимали, о ком идет речь, когда грозный владыка, потрясая стены Заиконоспасского храма, говорил о людях, чьи рясы забрызганы кровью.
Отрицание «Живой Церковью» аскетизма и монашества есть, по словам Антонина, зловредная ересь, хула на Пречистую Матерь Божию, Иоанна Крестителя и преподобных отцов.
Вопрос о женатом епископате оставался самым острым вопросом, разделявшим Антонина и его коллег по ВЦУ. В декабре 1922 года начались (несмотря на упорное противодействие Антонина) рукоположения женатых епископов. Первым женатым епископом, рукоположенным в Москве, был протоиерей Николай Соловей, впоследствии сыгравший позорную роль в истории русской церкви. Врач по образованию, хозяин магазина в Замоскворечье по профессии, темный делец по призванию, Николай Соловей как-то странно и внезапно всплыл в это время. За несколько лет до этого он был рукоположен в священный сан, однако с появлением нэпа оставил священнослужение, увлекшись коммерцией. Кандидатура Николая Соловья в епископы всплыла как-то совершенно неожиданно, никто не мог указать, кто именно его выдвинул. Известно лишь было одно — что новый епископ предназначается для поездок за границу. Рукоположен он был во епископа Кашинского, т. е. с самого начала стал епископом без кафедры, так как в Кашине не было ни одного храма, который бы принимал обновленцев. Антонин решительно протестовал и категорически отказывался участвовать в его рукоположении. Новый епископ был хиротонисан 17 декабря 1922 года епископом Макарием Пятигорским и Александром, епископом Старобельским, в храме Гребневской Божией Матери на Лубянке.