Очерки по истории русской церковной смуты
Шрифт:
— Мда-а-а…
— Ведь и Христос, — продолжал Антонин, — действовал революционным путем, иначе Он не был бы распят.
— Договорился до дела, — поперхнулся мирянин и, поворотясь к иконе, быстро перекрестился.
— Экое богохульство, Господи…
Когда же Антонин, заканчивая, обратился к заседанию:
— Все мы должны стать друзьями Советской власти, — мирянин с несколькими друзьями направился к выходу.
Прот. Красницкий выступил с речью о текущем моменте. Он недурной, очень гладкий, очень спокойный оратор. Часть съезда встретила его возгласами: «Вы бы надели красную ризу!» Но сразу смолкли.
— Только этому голубю надо бы привязать записочку. В записочке, как объяснил Боголюбов, следовало бы написать о некотором «нестроении» в церкви, т. е. о нарушении «канонической преемственности» и просьбу к современным корсунским «святителям»: «Благословите (на предмет правомочности) Поместный Собор». Но это в скобках.
Вернемся к Красницкому. Речь Красницкого пересыпана незнакомыми на амвоне словами: революция, Советская власть, иностранный капитал.
— Мы должны служить Советской власти. Мы — народная церковь, должны поддерживать народную власть.
В резолюции, предложенной Красницким, находится пункт, признающий Тихона контрреволюционером. Резолюция в целом вызвала массу выступлений. Многоголосная декламация повторилась в более широком размере.
— Наш съезд, — поднялся на амвон пепельно-седой, снятый с суриковского полотна священник, — не имеет права судить Тихона. Судить его будут в другом месте…
В толпе задрожала фосфорическая зыбь. Некоторые подвинулись ближе, священник взмахнул руками, трубно прогудел:
— Ведь если он будет осужден, кровь его будет на нас и на детях наших.
Зыбь перелилась волной. Волна зашумела. Плеснулась исступленно-истерическим «Хри-сто-с воскре-е-се-е!»
(Известия, 1923, 29 апреля, № 94, с. 4.)
В результате всех этих речей, выступлений, возражений о. Красницкому удалось, после ухода «беспартийных», навязать съезду следующую резолюцию:
«1. Предстоящий Поместный Собор должен ясно и определенно окончить двухсотлетний период подчинения церкви дворянскому самодержавию и положить начало действительной церковной свободе в условиях революционной Советской России.
2. В течение двухсот лет дворянского самодержавия религиозное чувство русского народа систематически эксплуатировалось прежним синодским и консисторским строем в определенных политических целях, и пятилетнее управление церковью патриарха Тихона имело определенную цель сохранить в церкви старый синодальный и консисторский быт в надежде восстановления павшего самодержавия.
А потому Московский епархиальный съезд духовенства и мирян постановил признать контрреволюционную политику патриарха Тихона вредной и разрушительной для церкви, повлекшей за собой великое множество жертв и со стороны духовенства, и со стороны мирян».
(Известия, 1923, 26 апреля, № 91, с. 5.)
Членами Поместного Собора от Московской епархии были избраны: от духовенства — профессор протоиерей Попов, магистр богословия Добронравов, профессор богословия С.В.Богословский, протодиакон С.Доб-ров, протоиереи С.Орлов, Лебедев и Цветков и псаломщик Радонежский. Из мирян В.Н.Львов, Н. К. Опарников, А.М.Коновалов, Н.С.Жемахов. Кандидатами к ним: Торопов и Мамонтов. Все избранные Москвой делегаты были членами «Живой Церкви».
Петроград избрал содацевцев. Здесь царила полная неразбериха. С января 1923 г. Петроградской епархией правил епископ Артемий, заявивший при вступлении в должность, что он намерен организовать комиссию для объединения петроградской церкви. В комиссии должен был участвовать и епископ Николай Ярушевич. Епископ Николай, однако, не пошел в комиссию, и ничего из этой затеи не вышло.
За несколько месяцев до этого, 24 ноября 1922 г. живоцерковники попытались взять реванш. В этот день в Петроград прибыл из Москвы протоиерей В.Д.Красницкий. Выступив в Князь-Владимирском соборе с широковещательной речью, он затем развил бешеную энергию для того, чтобы восстановить в Петрограде живоцерковную организацию. Поставив дело «на широкую ногу», он вовлек в кампанию влиятельных «друзей» с Гороховой улицы. В результате многие священники, отошедшие в сентябре от «Живой Церкви», вернулись вновь в ее лоно. Боярский с трудом отбивал яростные атаки.
Эта смутная беспокойная зима 1922/23 годов ознаменовалась также появлением на исторической авансцене известного Н.Ф.Платонова, который затем на протяжении десятков лет был главным обновленческим лидером в Петрограде.
30 ноября 1922 г., во время очередного приезда в Питер, А.И.Введенский выступил с докладом о церковном расколе на диспуте в филармонии. Одним из самых яростных его оппонентов был Н.Ф.Платонов — настоятель Андреевского собора. Протоиерей Платонов выступил с резкими нападками на обновленческих вождей, обвиняя их в карьеризме, интриганстве, в полном отсутствии подлинного стремления к обновлению церкви. Говорил ярко и смело — ему долго и громко аплодировали.
Через три месяца Николай Платонов становится ярым живоцерковником и столь же горячо, ярко и смело защищает обновленцев. Такая стремительная метаморфоза удивила даже петроградцев, которые к тому времени уже давно отвыкли удивляться чему-либо. Впрочем, те, кто знал, что из этих трех месяцев пламенный проповедник провел полтора месяца в тюрьме на Гороховой, удивлялись гораздо меньше.
«Я по молодости лет струсил», — сказал он сам однажды в минуту откровенности. Впрочем, такие минуты бывали у него очень редко. Платонов выступал обычно как обновленческий Савонарола — с яростным обличением старой церкви. С этого времени он становится крупнейшей фигурой в расколе — в его истории он оставил заметный след.
Николай Платонов еще на студенческой скамье обнаружил незаурядный талант, проповедуя в петербургских храмах. Он строил свои речи оригинально и смело. Впоследствии, в противоположность Введенскому, Платонов был специфически народным проповедником, — какие бы то ни было религиозные «изыски» были ему чужды: он говорил горячо и свободно (иногда на протяжении 2–3 часов), умея держать аудиторию в состоянии напряжения, однако все его проповеди были обращены к рядовому среднему слушателю. «Церковь не место для особо утонченных религиозных переживаний, — любил он говорить, — она должна давать простую, здоровую пищу».