Очерки по общему языкознанию
Шрифт:
В переводе на русский это означает: «Мистер Коминс, как поживаете? Вы не приходите повидать меня, я не вижу вас; вы видите, как моя лодка идет сегодня в Мае. Вакарамола хотел бы спать в твоем доме; он смотрит за моей лодкой. Мне нечего больше есть, я теперь голоден; лодочник в Мае даст вам очень хороший ям (корень), вы дадите мне немного табаку, он кончился, нет больше табака. — Олрайт».
Такова в общих чертах «структура» бич-ла-мар, типичного эрзац-языка, представителя данного вида языковых «смешений». Приведенное описание некоторых его черт достаточно ясно показывает, что в данном случае фактически нет прямых процессов смешения языков, а есть только предельное их упрощение (дальнейший шаг в этом направлении привел бы уже к непониманию). Что же касается того, что подобные образования якобы создают новые языки, то определять их таким образом, видимо, столько же оснований, сколько мула называть конем.
Наблюдение над процессами смешения языков показало, что разные стороны языка, во-первых, обладают неравной способностью к смешению и что, во-вторых, само смешение принимает в них различные формы. Это приводит нас к вопросу о проницаемости отдельных сторон языка.
Неодинаковую
298
Р. Раск. Исследования в области древнесеверного языка «Хрестоматия», стр. 37.
Рассмотрим вкратце существующие мнения относительно проницаемости отдельных сфер языка.
Фонетика. В общетеоретическом плане вопрос о том, может ли воздействие одного языка на другой привести к созданию нового фонологического равновесия, трактует Э. Зайдель [299] . Мимоходом этого вопроса касались и ранее. Здесь можно отметить очень широкий диапазон точек зрения, отмечающих, с одной стороны, большую устойчивость фонетической системы языков, а с другой — объясняющих коренные сдвиги и изменения в них влиянием иноязычных фонетических систем. Особенно часто в этом втором случае делается ссылка на влияние субстрата. Так, например, А. Мейе так называемое первое, или германское, передвижение согласных, перестроившее систему консонатизма германских языков и тем самым выделившее их из других индоевропейских (по мнению некоторых языковедов, сохранив, однако, прежнюю фонологическую модель), приписывал действию иноязычного субстрата.
299
Е. Sеidel. Das Wesen der Phonologic. Kopenhagen — Bukarest, 1943, S. 40.
Пожалуй, наиболее систематическим образом вопрос о проницаемости фонетической стороны языка рассматривался применительно к влиянию славянских языков на румынский. Ал. Росетти указывал [300] , что славянские влияния на фонетику румынского языка ограничиваются заимствованием согласного h, йотизированием е в начальной позиции (еl — «он», este — «есть», eftin — «дешевый»>jе1, jeste, jeftin), а также той особой, ролью, которую передние гласные играют в румынской фонетической системе.
300
Аl. Rosetti. Contributie la о istorie stiintifica a limbii rom^ine. Influenta limbilor slave meridionale. Bukarest, 1950, p. 38.
Более подробным образом как в аспекте синхроническом, так и диахроническом исследует этот вопрос Эмиль Петрович и в ряде своих работ [301] . Он устанавливает тут гораздо более глубокое влияние и называет румынский романским языком в славянском произношении. «Это надо понимать в том смысле, — пишет он, — что его фонетическая система обнаруживает славянские произносительные привычки, которые можно объяснить многовековым контактом между румынским и славянским — особенно болгарским, — длительным румынско-славянским двуязычием и наличием многочисленных двуязычных славянских поселений среди румынского народа. Славянские произносительные привычки по необходимости привели к возникновению фонетической системы, подобной славянской» [302] . В числе других явлений, возникших в румынском в результате славянского воздействия, Э. Петровичи называет: 1. Наличие в румынском вокализме гласных среднего ряда и своеобразных отношений между гласными переднего и среднего ряда, которые ведут себя как позиционные варианты, так как после непалатализованных согласных употребляются a, о, а после палатализованных — е, i. Это сходствует с болгарской, русской и польской системами гласных и не встречается ни в одном из других романских языков. 2. Наличие в румынском двух перекрещивающихся корреляций качеств согласных (Eigentonklassen), различающихся по наличию или отсутствию лабиализации и палатализации (в славянских языках — твердые и мягкие согласные). В других романских языках это явление носит эпизодический характер и никогда не приводит к образованию корреляций. В славянских языках распространено противопоставление по твердости и мягкости, а лабиализация принимает форму комбинаторных вариантов. 3. «Консонантный тип» румынского языка, с небольшим числом гласных и многочисленными согласными, противопоставляющимися по различным своим качествам. Эта особенность румынского языка также отдаляет его от романских языков и приближает к славянским.
301
Е. Petrovici. Corelatia de timbru a consoanelor dure si moi ^in limba rom^ina. «Studii si cercetari lingvistice», 1950, I, p. 172; Corelatia de timbru a consoanelor rotunjite si nerotunjite ^in limba rom^ina
302
Последняя из указанных работ, стр. 43.
Таким образом, следует признать существование по меньшей мере двух типов проницаемости фонетической стороны языков. Первый из них имеет в виду единичные случаи проникновения новых фонем, которые, однако, часто получают ограниченное употребление. Так, во многих узбекских диалектах отсутствует фонема «ф», и в заимствованных словах, имеющих эту фонему, она заменяется другой фонемой (фонема — понема). Но в последние годы она уже проникла в них, хотя ее употребление и ограничивается только заимствованными словами.
Другой тип имеет отношение к коренным изменениям фонетической системы, нередко значительно перестраивающим ее. Таковы, например, церебральные фонемы индо-афганских языков, перешедшие из дравидских языков, или смычно-гортанные в армяно-осетинском, возникновение которых, очевидно, надо приписать воздействию кавказских языков. К этому типу несомненно относится и славянское влияние на румынский.
В целом, однако, надо признать относительно большую устойчивость фонетической стороны языков, которая, видимо, поддерживается системными отношениями, существующими внутри нее.
Морфология. В отношении проницаемости грамматической структуры языков существуют полярно противоположные точки зрения, высказываемые с одинаковой энергичностью и категоричностью. Первая из них (и наиболее распространенная) сформулирована была еще В. Д. Уитней, который писал: «Такое явление, как язык со смешанной грамматической системой, никогда не было известно языковедам; они сочли бы это противоестественным; это представляется просто невозможным» [303] . Еще с большей определенностью выражает свое мнение А. Мейе: «Грамматические системы двух языков… непроницаемы друг для друга» [304] . Его поддерживает Э. Сепир: «Мы не обнаруживаем ничего, кроме поверхностного морфологического взаимовлияния» [305] .
303
W. D. Whitney. Language and the Study of Language N. Y., 1868, p. 199.
304
A. Meillet. Linguistique historique et linguistique g'en'erale, v. I. Paris, 1921, p. 82.
305
Е. Sapir. Language. N. Y., 1927, p. 217.
Но, с другой стороны, Г. Шухардт утверждал противоположное: «Даже самые основные элементы структуры, вроде флективных окончаний, не защищены от проникновения иноязычного материала» [306] . А Ал. Росетти использует даже взаимопроникновение двух морфологических структур в качестве критерия для определения скрещенного языка (langue mixte) в отличие от смешанного (langue mйlangйe), включающего только отдельные заимствования [307] .
306
H. Sсhuchardt-Brevier. Halle, 1928, S. 195.
307
Al. Rosetti. Langue mixte et m'elange des langues. «Acta linguistica», 1945–1949, vol. V, p. 73.
Такая противоречивость точек зрения объясняется, видимо, двумя обстоятельствами. Во-первых, грамматические элементы могут быть разными. К ним относятся и словообразовательные суффиксы и личные окончания глаголов. Грамматические элементы, подобные словообразовательным суффиксам, переходят из языка в язык сравнительно легко. Ср., например, в русском языке суффиксы – изм (фанатизм, идеализм, материализм и также большевизм, ленинизм), -ист (оптимист, турист, идеалист), -фикация (кинофикация, теплофикация, газификация), -аж (метраж, литраж, листаж) и пр. Но грамматические элементы вроде падежных или личных форм переходят из языка в язык крайне редко. Такие случаи носят единичный характер, и о них, как об исключениях, сообщает (в свою очередь со ссылкой на других авторов). У. Вайнрайх: «В таджикском диалекте северного Таджикистана (в районе Ходжента и Самарканда), где контакт с узбекским особенно тесен, таджикское спряжение отклонилось от аналитической формы и приблизилось к агглютинативной, так что служебные глаголы превратились в аффиксы, т. е. произошла перестройка по узбекской модели. В литературном таджикском языке, например, имеется форма настоящего продолженного времени, manxurdaistoda-am — «я есть едящий» (подобная английской I am eating). В диалекте, подвергшемся влиянию узбекского, развилась новая модель: manxur(d) — sod-am, где служебное слово istoda превратилось в суффикс основного глагола (sod-), так что ныне к основному глаголу прибавляется личное окончание. Узбекским прототипом здесь является kelvat-man (с тем же значением), где, кстати говоря, суффикс — vat-, указывающий на продолженный вид, также развился из самостоятельного служебного глагола. Многие другие таджикские глагольные формы проделали подобное же развитие. В сербохорватском продуктивная модель образования абсолютной превосходной степени посредством связанной морфемы представляет собой копию турецкой модели (beli — «истинно», bezbeli — «абсолютно истинно»). Например, go — «голый», gozgo — «совершенно голый»; ravno — «ровный», ravravno — «совершенно ровный» и т. д.» [308] .
308
U. Weinreich. Languages in Contact. N. Y. 1953, p. 42.