Очерки становления свободы
Шрифт:
Вмешательство Франции, предвозвещенное страстным красноречием Савонаролы, приветствовала и Флоренция, ко времени перехода власти из рук прославленного Лоренцо к его менее способному сыну уставшая от правления Медичи. Правитель Милана Лодовико Сфорца также был в числе тех, кто побуждал Францию к вмешательству: с Неаполем у него были семейные счеты. Его отец, удачливейший из кондотьеров, который получил власть над Миланом благодаря женитьбе на представительнице семейства Висконти, известен своим высказывание: «Боже, убереги меня от друзей, а от врагов я и сам уберегусь.» Поскольку герцоги Орлеанские тоже происходили из семьи Висконти, Лодовико надеялся привлечь Францию заманчивой перспективой овладеть Неаполем.
В сентябре 1494 года Карл VIII, во главе армии, отвечавшей его непосредственной задаче, вторгся в Италию через альпийское поселение Мон-Женевр. Его солдат, все еще облаченных в средневековые латы, можно видеть на картинах мастеров Ренессанса. За ними следовала артиллерия, новейший вид оружия, которому в следующем поколении предстояло смести прочь закованное в броню рыцарство. Репутация французской пехоты была не слишком высока. Однако швейцарцы приобрели в своих войнах с Бургундией
В начале 1495 года Карл достиг Неаполя, не встретив сопротивления, но и ничего не завершив — даже не возвестив по пути, во Флоренции и в Риме, хозяином которых он на некоторое время сделался, истинной цели своего похода. Освобождение Константинополя неизбежно приходило на ум каждому предприимчивому властителю южной Италии. Эта страна была аванпостом Европы против Востока, христианства против ислама, естественным местом встречи крестоносцев, базой снабжения армии, наконец, тылом для отрядов, нуждающихся в перевооружении и пополнении рядов. Царствовавший султан не был, подобно своему отцу, непобедимым воином; в отличие от своего преемника Селима, он не господствовал над всем Востоком; ему, кроме того, связывал руки самый факт существования его брата, которого Карл, покидая Рим, взял с собою для какой-то невыясненной последующей службы, но которого вскоре утратил.
Карл VIII не был взращен опытом великих дел — и принял титул короля иерусалимского в знак взятой на себя миссии крестоносца. Но он назвался еще и королем Сицилии на правах представителя дома Анжу; между тем Сицилия отнюдь не была заброшенной и никому не нужной территорией: остров принадлежал королю Арагона, самому ловкому, осмотрительному и способному из европейских монархов. Перед отправлением в Италию Карл вошел с ним в сношения, и Фердинанд, в благодарность за уступки в исправлении границы, обязался по Барселонскому договору не предпринимать против Франции враждебных действий, пользуясь отсутствием соседа. Быстрый, неожиданный и полный успех французского оружия в Италии подорвал самую основу этого соглашения. Укрепившемуся на юге Карлу было теперь совсем не трудно стать полновластным хозяином Рима, Флоренции и всей Италии до ее северной оконечности, откуда уже виден лев Святого Марка. Столь громадное и внезапное превосходство представляло серьезную опасность. На протяжении всего похода успехам французов сопутствовала скрытая ревность Испании. Владения католических королей расширялись; их империя с не вполне очерченными границами, на деле уже превосходившая площадью Римскую, вздымалась из-за Атлантики. Простой учет развития событий подводил к мысли, что от Фердинанда можно было ожидать притязаний на Неаполь. И вот теперь, когда беспомощность неаполитанцев обнаружилась, стало ясно, что он просчитался, позволив Франции занять земли, которые он сам мог захватить с еще большей легкостью, переплыв Мессинский пролив. Фердинанд присоединил свой голос к тем итальянцам на севере, которые выступили за изгнание захватчика, и его посланник Фонсека разорвал Барселонский договор перед лицом французского короля.
После коронации в кафедральном соборе, оставив гарнизоны в своих крепостях, Карл во главе небольшой армии отбыл во Францию. Перевалив через Апеннины в Ломбардию, он встретился у Форново с превосходящими силами противника, выставленные в основном Венецией, и должен был с боем прокладывать себе путь. Спустя две недели после его ухода из Неаполя испанцы под предводительством Гонсало де Кордова высадились в Калабрии, в качестве подкрепления свергнутому королю. Династия, павшая в результате прихода французов, вернула себе престол, и к моменту смерти Карла, последовавшей в 1498 году, в его руках не оставалось ничего из его легких и бесславных завоеваний в Италии.
Преемник Карла, Людовик XII, был герцогом Орлеанским, то есть происходил из семейства Висконти, и он тотчас вознамерился предъявить свои права на Милан. В борьбе против своего соперника из рода Сфорца он вступил в союз с Венецией и папой Александром; а чтобы иметь возможность жениться на вдовствующей королеве и сохранить для короны ее наследственное владение — герцогство Бретань — добился расторжения своего первого, бездетного, брака. Легата, доставившего из Рима необходимые документы, благодарный король пожаловал княжеским достоинством, невестой почти королевского ранга и армией для отвоевания утраченных церковью владений в центральной Италии. Ибо этот легат был никто иной как кардинал Валенсии, ставший с той поры герцогом Валенсинуа, но гораздо лучше известный в истории по именем Цезаря Борджиа. Богатая Ломбардская равнина, сад Италии, была завоевана с той же легкостью, что и Неаполь по время первого похода. Сфорца сказал венецианцам: «Я стал /для них/ обедом, вы будете ужином», и отправился в Альпы набирать швейцарцев. В 1500 году, под Новарой [49] , наемники предали его, и он кончил свои дни во французской тюрьме. На своем пути домой с арены предательства швейцарцы увенчали свою погубленную репутацию тем, что захватили Беллинцону в долине реки Тичино, которая так и осталась одним из их кантонов.
49
в Пьемонте, — прим, переводчика.
Людовик, бесспорный хозяин Милана и Генуи, уверенный в союзнической поддержке Рима и Венеции, находился в лучшем, чем его предшественник, положении для возобновления притязаний на неаполитанский престол. Но теперь за спиной Фредерика Неаполитанского стоял король Арагона и Сицилии Фердинанд, и представлялось маловероятным, чтобы он позволил без борьбы выдворить с престола короля, за которого сражался. Поэтому когда Фердинанд предложил Людовику изгнать Фредерика и разделить его королевство, это предложение было встречено с живейшей благосклонностью. Поскольку именно Фердинанд недавно вернул неаполитанскому монарху его престол, это означало ведение дел между христианскими народами теми же методами, которые вошли в норму и почитались справедливыми в обращении с неверующими и без колебания применялись такими видными деятелями эпохи, как Альбукерке и Кортес. Фредерик искал помощи у султана, и этот преступный акт был выставлен в качестве оправдания действий хищников. Папа утвердил раздел, а поскольку ему принадлежало право даровать неаполитанскую корону, то он и отрешил Фредерика от власти на основании этого представленного союзниками довода. Изысканная многозначительность происходившего подчеркивалась тем фактом, что папа сам в недалеком прошлом призывал турок вторгнуться в Италию, теперь же усмотрел в таком приглашении основание для того, чтобы лишить монарха его наследственного престола. В 1501 году французы и испанцы оккупировали причитавшиеся им по договору земли и повздорили при дележе добычи. Поначалу «великий капитан» Гонсало был оттеснен к Барлетте на заливе Адриатического моря, но к концу 1503 года он одержал решительную победу, после чего разбитые французы под предводительством Байяра отступили с берегов Гарильяно к берегам По. Неаполь сохранил зависимость от Испании на протяжении всей новой истории.
Вторжение иностранных армий и новые политические комбинации, нарушая прежнее равновесие между итальянскими государствами, обрекали слабейших властителей на уничтожение; при этом уже имелись силы, почти достаточные для того, чтобы под руководством талантливого вождя реорганизовать беспорядочный центр Италии, где никогда не существовало сильного правительства. Едва только французы ушли в Милан, эту возможность увидел и оценил Цезарь Борджиа, в чьих страшных руках стареющий папа был податлив, как глина. Сестра кондотьера только что стала герцогиней Феррары, граничившей с той по существу беззащитной областью, власти над которой он домогался, тогда как земли французского короля, его союзника и покровителя, простирались до Адды и По. Никогда столь благоприятствующие властолюбию качества не соединялись в подобном человеке. Ибо дарования Цезаря были поистине имперского масштаба. Он был одинаково бесстрашен перед лицом трудностей, опасностей и последствий совершаемого; не имея ни тени предпочтения в выборе между добром и злом, он мог с холодным бесстрастием взвешивать, лучше ли сохранить жизнь тому или иному человеку или же перерезать ему глотку. Он никогда не брался за то, чего не мог выполнить, и его быстрые успехи пробуждали в нем жажду новых — но лишь в пределах осуществимого. Он был отвратителен Венеции, но один венецианец, наблюдавший его молниеносное восхождение, задается в своем тайном дневнике вопросом, не является ли этот никогда не ошибающийся интриган назначенным судьбою избавителем. Он был ужасом Флоренции, и, однако же, секретарь флорентийской синьории, которому в критические часы кондотьер поведал некоторые свои мысли, писал о нем, как люди впоследствии писали о Наполеоне, и воздвиг ему памятник, втайне пленяющий воображение половины политических деятелей на земле.
Соединяя в себе функции приближенного французского короля и папского кондотьера, Борджиа начал с того, что вернул к жизни дремавшую власть в Риме, где младшие по иерархической лестнице осуществляли управление от имени старших. В результате там, где недавно множество деспотов вели непрерывную борьбу не за достижение тех или иных политических целей, но за свое существование, возникло единое государство, простиравшееся от моря до моря, от римской Кампаньи до солончаков дельты По, под началом папского князя и гонфалоньера, наделенного как полномочиями защищать святейший престол, так и властью держать его под контролем. Вслед за менее сильными вассалами, Рим, в свой черед, должен был стать областью, зависимой от царствующего дома Борджиа, причем сложившаяся система могла просуществовать не дольше, чем задумавший и воплотивший ее в жизнь человек. Лоренцо Медичи сказал как-то, что из всего, что он создал, переживут его одни лишь здания; таково было общее настроение среди мирян той эпохи, которые, в отличие от духовенства, не верили вещам неизменным и прочным и не предполагали, что общественные установления, поначалу скромные, незаметные и небыстро развивающиеся, выживут и пригодятся в последующие эпохи.
Затеянное Цезарем грандиозное предприятие не было ни задумано, ни ограничено Ватиканом. Он служил как папе, так и королю, и его союз с французами подразумевал нечто большее, нежели восстановление Романьи. Флоренция, взяв его на службу, тем самым сделалась его данницей. Болонья откупилась от него баснословными деньгами. Венеция внесла его имя в прославленный список имен своей высшей знати. Никто не имел представления о том, когда и где иссякнут его честолюбие и его возможности, каким образом его изобретательный гений обратит себе на пользу соперничество интервентов, какую роль в своей игре он отведет императору и туркам. Эпоха мелкой местной тирании отошла в прошлое с появлением единого для всей страны, над всеми прочими возвысившегося тирана, который вовсе не обещал быть хуже двадцати его предшественников уже потому, что даже если за ним числилось и не меньше преступлений, они не казались вовсе бесполезными для народа, ибо были основательно продуманы и совершены во имя приобретения власти — признанной и узаконенной цели политики в стране, где закон и право определялись результатом борьбы. Цезарь не был лишен популярности; его подданные сохраняли верность ему и тогда, когда удача изменила кондотьеру. Смерть Александра и поражение французов на юге внезапно оборвали его деятельность осенью 1503 года. Делла Ровере, кардинал Винкула, чей титул происходил от церкви Св. Петра-в-узилище, непоколебимый враг семьи Борджиа, стал папой Юлием II. Уже вскоре после восшествия на престол он оказался достаточно силен, чтобы выпроводить Цезаря из страны, чем тотчас воспользовались венецианцы, при дурных предзнаменованиях для республики вторгшиеся в Романью и оккупировавшие остатки многочисленных завоеваний Цезаря.