Очевидное убийство
Шрифт:
— Так ведь дождик в тот день как раз случился, или запамятовал? Да даже если бы и не дождик. Не умеешь ты еще врать. Не был ты ни на просто набережной, ни на пляже, хоть десять свидетелей приведи.
Если раньше поза Вадика напоминала вопросительный знак, то теперь он превратился в микеланджеловского «Скрюченного мальчика». Никогда бы не подумала, что на обычной дворовой скамейке можно усесться в таком положении. Да уж, жизнь прижмет, и не так еще скрючишься…
И вот эта амеба воткнула нож в спину Челышова? Невероятно!
— И… что ж сразу так и не сказал? Что на набережной был. А то —
— На набережной я был, — упрямо повторил Вадик.
— Свидание, что ли?
— Вот еще! — возмутился он. И между прочим, совершенно искренне, ручаюсь. Значит, не свидание. Оч-чень интересно.
— Что, просто вдоль по набережной гулял? И где же?
— Ну… на второй очереди… — не мгновенно, но и не задумываясь, ответил Вадик.
— Замечательно. А где же ты машину там поставить ухитрился? — спросила я на чистом наитии, потому что уже просто не знала, о чем еще спрашивать.
— Я без машины был, — голос и выражение лица его демонстрировали полное изумление. — Она в гараже третью неделю, — он немного подумал, что-то подсчитывая. — А может, и четвертую… Нет, третью.
— А в чем дело-то?
— Да колодки менять надо, а с деньгами никак…
Явное облегчение, сквозившее в его голосе, неоспоримо свидетельствовало: я ухитрилась проскочить какое-то «опасное место». Беседа о машине его не волновала совершенно. А от вопроса, где он был, когда обещал быть у Челышова, он вздрагивал не хуже гальваниевских лягушек.
Вторая очередь набережной… И как он сказал — «деньги пропали»?
Я велела Вадику приклеиться к тому месту, где он находится, и под страхом жестокой смерти не пытаться куда-нибудь сдвинуться — из-под земли достану.
Домой я влетела со скоростью дьявола, за которым гонится цистерна со святой водой. Телефон работал. Ильин — о счастье! — был на месте.
— Никитушка, солнышко, лапушка, надо сделать одно дело, которое я сделать не могу. Физически.
О-ля-ля! Звуки, донесшиеся из трубки, оставляли на долю фантазии немного: либо наша АТС подверглась нападению армии бульдозеров, либо господин майор свалился не то со стула, не то со стулом вместе. Опасаясь возникновения свежего трупа, я поспешила его успокоить.
— То есть, не то, чтобы совсем не могу. Но у тебя это получится гораздо проще. У вашей конторы должны же быть какие-то способы получения информации из всяких злачных мест?
— Ну… — осторожно донеслось из трубки. — Надеюсь, ты не собираешься отправить меня в бордель?
— Нет. В бордель — нет, это лишнее. Проверь, пожалуйста «Джокер», как его, казино, что ли?
— На набережной которое, на второй очереди?
— Ну да.
— И что тебе там нужно проверить?
— Мне лично — ничего. Меня игорные дома не интересуют, ибо я не верю в случайности. Это все как раз тебе надо. Есть такая мысль, что мальчик Вадик в момент убийства Челышова находился именно там. И, кстати, он говорит — и кажется, не врет — что его тачка третью неделю на приколе. Кажется, все.
— Ты что, хочешь сказать, что у него алиби и на первое убийство тоже?!
— Почему «тоже»? Его, с позволения сказать, алиби на момент убийства Гордеева, по-моему, гроша ломаного не стоит. Может, и это такое же. Проверь, Никитушка, тебе это проще. А я ничего не знаю. Этот милый юноша, по-моему, не украшение человечества — но это еще не значит, что он убийца, правда?
Вадик послушно дожидался меня у подъезда. Я посоветовала ему отправиться домой и носа оттуда не показывать. Хотя бы дня два.
32. С. Мавроди. Дары волхвов.
На протяжении следующих полутора суток — две ночи и один день — я, отключив телефон и оставив из всех мозгов работать только спинной, мирилась с собственным организмом. В первую очередь с желудком, который совсем перестал подавать признаки жизни, что несколько пугало. Я ж все-таки не индийский йог. Двух-трех-дневную голодовку я еще как-нибудь переживу, но чтобы совсем без еды — это уж слишком.
За тридцать шесть часов я побила все рекорды, употребив чуть ли не килограмм скумбрии — в жареном и копченом виде, по полкило ветчины и сыра, пачку пельменей, почти дюжину яиц, сковородку жареной картошки, немереное количество всевозможной зелени, восьмикилограммовый арбуз и три больших пачки пломбира. Это не считая всяких приправ в лице кетчупа, майонеза, горчицы и сметаны. Ну и хлеб, разумеется. Неподалеку от моего дома есть хлебный киоск, где продают очень редкий в нашем городе хлеб под названием не то «Красногвардеец», не то «Комсомолец» — в общем, что-то коммунистическое (видать, название от «тех» еще времен осталось). Откуда-то из области привозят. Вкусноты сей продукт необычайной. Так что, буханка исчезает в мгновение ока.
В Книгу рекордов Гиннесса я не попала только из-за того, что поблизости не оказалось их представителей. Желудок урчал от удовольствия и даже пытался насвистывать что-то вроде колыбельной. По крайней мере я думаю, что это была колыбельная — потому что все время, свободное от поглощения еды, я спала.
Через тридцать шесть часов такой терапии, в восемь часов двадцать пять минут дивного летнего утра, довольный организм сказал «мр-р, мя-яу» и проснулся — свеженький, как деревенская сметанка, и деятельный, как пионерский отряд.
Итак, что там сообщил Вадик? Значит, машина на приколе, а Дина звонила около часу ночи?
И опять в качестве катализатора событий выступает телефонный звонок. Прямо традиция уже какая-то? А? Сойдет за версию?
А семь два шесть ХО — нарисовала я в блокноте «несуществующий» автомобильный номер, что сообщило мне умное чадо на челышовской лестнице… А семь два шесть ХО. Потом еще раз, и еще…
И вдруг все стало ясно. И грядущий юбилей Валентины Николаевны, и чистый телефон, и даже изолента с лейкопластырем в бардачке. Осталось лишь несколько вопросов, которые следовало задать — хотя ответы на них были мне уже известны.
Ах, да! Телефон-то я отключила…
Только я воткнула телефонную вилку на место, как… Собственно, следуя логике жанра, телефону в этот момент следовало взорваться звоном. Он, упрямый, однако, молчал, нарушая все каноны. Безобразие! Я глядела на него в понятном изумлении и пыталась поубедительнее напомнить самой себе истину о неподвижной горе и Магомете. Не помогало.
Не помню, кто из «великих» сказал, что жизнь успешно имитирует искусство. Мудрый был человек. Вместо ожидаемого телефонного звонка ожил дверной. Законы жанра, черт их раздери, действовали!