Очищение

Харрис Роберт

— Ну что же, тогда его вместо тебя произнесу я. Мне тоже не очень нравится Клавдий. Но в политике не всегда удается самому выбирать даже врагов, не говоря уже о друзьях. Для того чтобы спасти Республику, мне приходится отказаться от старого и надежного компаньона. Чтобы спасти Республику, ты должен будешь обнять своего злейшего врага. — Он наклонился через стол и тихо добавил: — Это политика, император. И если в один прекрасный день у нас не хватит сил, чтобы ею заниматься, то нам лучше уйти и заняться разведением рыб.

Мне показалось, что на этот раз он перегнул палку. Лукулл отбросил салфетку и разразился руганью, смыслом которой было то, что он не позволит шантажом заставить себя отказаться от принципов. Но, как всегда, Цицерон оказался прав. Он позволил Лукуллу высказаться, а после

того, как тот закончил, ничего ему не ответил, а просто сидел, глядя на залив и потягивая вино. Так продолжалось очень долго. От луны по водам залива тянулась серебряная дорожка. Наконец, с трудом подавляя гнев, Лукулл сказал, что полагает, что Мурена может стать неплохим консулом, если будет прислушиваться к советам старших. Однако Цицерон должен поднять вопрос о триумфе перед Сенатом сразу после окончания каникул.

Ни один из собеседников не был расположен продолжать беседу, и мы рано разошлись по комнатам. Не успел я прийти в свою, как раздался стук в дверь. Я открыл ее и увидел Агату. Она молча вошла. Я думал, что девушку послал управляющий Лукулла, и сказал ей, что это совсем не обязательно, но, залезая в мою кровать, Агата уверила меня, что это был ее собственный выбор. Я присоединился к ней. Между ласками мы разговаривали, и она немного рассказала мне о себе: как ее родителей, теперь уже мертвых, привели с востока в качестве рабов, что она смутно помнила деревню в Греции, где они жили. Сначала Агата работала на кухне, а потом стала прислуживать гостям императора. Через какое-то время, когда она состарится, ее опять отправят на кухню, если ей повезет, а если нет, то в поле, где она рано умрет. Служанка говорила об этом без тени жалости к себе, как будто описывала жизнь собаки или кошки. Я подумал, что Катон лишь называет себя стоиком, а эта девочка действительно была им. Она просто улыбалась своей судьбе, защищенная чувством собственного достоинства. Я сказал ей об этом, и Агата рассмеялась.

— Послушай, Тирон, — сказала она, протягивая ко мне руки, — хватит о грустном. Вот моя философия: наслаждайся короткими моментами счастья, которое посылают тебе боги, потому что только в такие моменты мужчины и женщины не одиноки.

На рассвете, когда я проснулся, девушки уже не было.

Я удивил тебя, мой читатель… Помню, я и сам был удивлен. После стольких лет воздержания я перестал даже думать о таких вещах и оставил их поэтам: «Без золотой Афродиты какая нам жизнь или радость…» [29] — Одно дело было знать эти слова, другое — понять их смысл.

29

Мимнерм (греческий поэт второй половины VII в. до н. э.). Из песен к Нанно, пер. В. В. Вересаева.

Я надеялся, что мы задержимся хоты бы еще на одну ночь, но наутро Цицерон приказал отправляться. Тайна была абсолютно необходима для наших планов, и чем дольше хозяин оставался в Мицениуме, тем больше боялся, что его узнают. Поэтому, после короткого заключительного разговора с Лукуллом, мы отправились назад в нашем закрытом возке. Когда мы спускались к прибрежной дороге, я смотрел назад, на дом. Было видно много рабов, которые работали в саду и передвигались по громадной вилле, готовя ее к еще одному восхитительному весеннему дню. Цицерон тоже смотрел назад.

— Они кичатся своим богатством, — пробормотал он, — а потом удивляются, почему их так ненавидят. И если Лукулл, который так и не разбил Митридата, смог получить такие огромные богатства, то можешь себе представить, как богат Помпей?

Я не мог и не хотел. Мне от этого становилось физически плохо. Никогда раньше процесс бездумного накопления богатства ради богатства не казался мне таким омерзительным, как после того, как мы посетили этот дом, исчезавший за нами в голубой дымке.

Теперь, когда он определился со стратегией, Цицерону не терпелось вернуться в Рим. По его мнению, каникулы закончились. Приехав к вечеру на свою приморскую виллу, хозяин отдохнул там ночь и с первыми лучами рассвета отправился в Рим. Если Теренция и была обижена таким

пренебрежением к себе и к детям, то не подала виду. Она понимала, что без них консул будет двигаться гораздо быстрее. К апрельским идам мы вернулись в Рим, и Цицерон сразу же принялся наводить тайные мосты с Муреной. Губернатор все еще находился в Дальней Галлии, но оказалось, что он направил своего лейтенанта Клавдия для подготовки его предвыборной кампании. Цицерон долго размышлял, что делать, потому что не доверял Клавдию и не хотел, чтобы Цезарь и Катилина узнали бы о его планах. Поэтому он не мог открыто появиться в доме молодого человека и решил выйти на него через его шурина, авгура Метелла Целера, а это привело к незабываемой встрече.

Целер жил на Палатинском холме, недалеко от Катулла, на улице, дома на которой смотрели прямо на Форум. Цицерон решил, что визит консула к претору никого не удивит. Но когда мы вошли в усадьбу, выяснилось, что хозяин дома на охоте. В доме присутствовала только его жена, и она вышла поприветствовать нас в сопровождении нескольких служанок. Насколько я знаю, это был первый раз, когда Цицерон встретился с Клодией, и она произвела на него колоссальное впечатление своей красотой и умом. Ей было около тридцати, и она была известна своими громадными карими глазами с длинными ресницами; «женщина с коровьими глазами», называл ее Цицерон впоследствии. Этими глазами она искусно пользовалась, бросая на мужчин долгие призывные взгляды. У нее был выразительный рот и ласкающий голос, предназначенный, казалось, для сплетен. Как и ее брат, Клодия говорила с модным «городским» акцентом. Но мужчину, который хотел бы узнать ее поближе, ждало разочарование: в одну секунду она могла превратиться в настоящего «Клавдия» — жесткого, безжалостного и грубого. Щеголь по имени Фетий, который пытался ее соблазнить, распространил о ней хорошую шутку: in triclinio Соа, in cubiculo nola (мягко стелет, да жестко спать). После этого двое ее старинных поклонников, Камуртий и Цезерний, отомстили ему от ее имени: они сильно избили его, а затем, чтобы сделать свой поступок похожим на преступление, изнасиловали до полусмерти.

Любой решил бы, что эта часть жизни была абсолютно чужда Цицерону, однако часть его — одна четверть — всегда тянулась к извращениям и из ряда вон выходящим поступкам, тогда как три четверти его выступали в Сенате против аморальности. Наверное, это было свойство характера самого консула: он всегда любил компанию театральных актеров. Ему также нравились мужчины и женщины, которые не были скучны, а никто не мог назвать Клодию скучной.

В любом случае, было видно, что они довольны встречей друг с другом. Когда Клодия, с одним из ее фирменных взглядов, с придыханием спросила, что она может сделать для него в доме своего мужа, он честно ответил ей, что хотел бы увидеть ее брата.

— Аппия или Гая? — спросила она, полагая, что ему нужен один из старших, каждый из которых не уступал другому в упрямстве, амбициозности и отсутствии чувства юмора.

— Ни того, ни другого. Я хочу переговорить с Публием.

— С Публием? Испорченный мальчишка. Он мой любимец.

Она немедленно послала раба, чтобы тот разыскал его в игорном или публичном доме, где в настоящий момент была его берлога. Ожидая его появления, Клодия показывала Цицерону маски предков Целера, которые носили титул консула. Я скромно удалился в тень, поэтому не мог слышать, о чем они говорили в атриуме, но я слышал их смех и понял, что причиной их веселья были застывшие восковые маски поколений Метеллов, которые были знамениты — надо признать — за свою глупость.

Наконец появился Клавдий, который, войдя в дом, поклонился Цицерону низким, но, как мне показалось, издевательским поклоном. Затем нежно поцеловал свою сестру прямо в губы и встал рядом с ней, положив руку ей на талию. Клавдий пробыл в Галлии больше года, но совсем не изменился. Он был красив женской красотой, с густыми светлыми кудрями, свободными одеждами и небрежным, снисходительным взглядом. До сегодняшнего дня я так и не могу решить, были ли они с Клодией любовниками или им просто нравилось шокировать уважаемое общество. Но позже я узнал, что Клавдий вел себя так со всеми тремя своими сестрами, и именно поэтому Лукулл легко поверил слухам об инцесте.