Очищение
Шрифт:
— Разве это не наш дом? — спросил он, указывая на длинный ряд огней. Я проследил за его рукой и согласился, что да, наверное, это наш дом.
— Очень странно, — сказал он. — Большинство окон освещены. Такое впечатление, что Теренция вернулась.
Мы стали быстро взбираться по склону холма.
— Если Теренция покинула церемонию так рано, — задыхаясь, сказал Цицерон, — то это произошло не по ее воле. Что-то случилось.
Он почти бегом промчался по улице и забарабанил в дверь. Внутри, в атриуме, мы обнаружили Теренцию, стоящую среди группы служанок, которые при виде Цицерона затарахтели, как стая сорок. На госпоже опять был плащ, туго завязанный под горлом и скрывающий ее священные одежды.
— Теренция? —
— Со мной — да, — ответила она голосом, дрожащим от ярости. — А вот Рим тяжело болен.
То, что такой фарсовый эпизод мог иметь столь далеко идущие последствия, может показаться будущим поколениям абсурдом. Даже в то время это выглядело абсурдом: именно так обычно и выглядит борьба за общественную нравственность, которая абсурдна сама по себе. Но человеческая жизнь изменчива и непредсказуема. Какой-нибудь шут разбивает яйцо, а это приводит к трагедии.
Сама история была довольно проста: Теренция в тот же вечер рассказала ее Цицерону, и с тех пор никто не ставил этот рассказ под сомнение. Когда Теренция прибыла в дом Цезаря, ее приветствовала горничная Помпеи Абра — разбитная девчонка без каких-либо принципов, что полностью отвечало характеру не только ее хозяйки, но и хозяина, которого, естественно, в тот момент дома не было. Абра провела Теренцию в главный зал, где уже находились Помпея, хозяйка вечера, девственницы-весталки и мать Цезаря, Аурелия. В течение часа в этом месте собралось большинство представительниц высшего общества Рима, и ритуал начался. Теренция напрочь отказалась сообщить, что они делали, заметив только, что дом был погружен во тьму, когда ритуал был прерван криками. Они бросились на звуки и сразу же наткнулись на вольноотпущенницу Аурелии, находящуюся в состоянии, близком к истерике. Служанка рассказала, что подошла к одной из музыкантш и обнаружила, что это был переодетый мужчина. Именно в этот момент Теренция поняла, что Помпеи нигде не видно.
Аурелия тут же взяла ситуацию под свой контроль и приказала закрыть все священные предметы, а также запереть и охранять двери и окна. Затем она и несколько наиболее смелых женщин, включая Теренцию, стали тщательно обыскивать громадный дом. Через какое-то время в спальне Помпеи они обнаружили одетую в женские одежды фигуру, которая держала в руках лиру и пыталась спрятаться за занавеской. Они погнали фигуру в столовую, где та, споткнувшись о диван, упала, и покрывало слетело с ее головы. Практически все узнали мужчину, который под ним прятался. Он сбрил свою крохотную бородку, намазал щеки румянами, нанес помаду и краску для глаз, но этого не хватило, чтобы полностью скрыть всем известные черты хорошенького мальчика Публия Клавдия Пульхра, про которого Теренция горько добавила: «Твоего друга, Цицерон».
Клавдий, который был здорово пьян, поняв, что его раскрыли, вскочил на стол, задрал свое одеяние и стал трясти своими сокровищами перед присутствовавшими женщинами, включая девственниц-весталок. А затем, сопровождаемый визгом и криками, выбежал из комнаты и умудрился удрать через кухонное окно. Только после этого появилась Помпея в сопровождении Абры, и Аурелия немедленно обвинила их в участии в организации этого непотребства. Обе это отчаянно отрицали, но старшая девственница-весталка объявила, что их отрицания ничего не значат: совершилось осквернение святынь, празднество необходимо прекратить, а всем участницам — разойтись по своим домам.
Такова была история, рассказанная Теренцией, которую Цицерон выслушал одновременно с недоверием, отвращением и восторгом, который он с трудом пытался скрыть.
Было очевидно, что на людях и в присутствии Теренции Цицерон будет придерживаться строгих моральных принципов — однако про себя он считал, что это одна из самых смешных историй, о которых он когда-либо слышал. Когда же хозяин представил Клавдия,
Именно с таким настроением Цицерон на следующее утро направился в Сенат, ровно через год и один день после дебатов о судьбе бунтовщиков. Многие из старших членов Сената уже слышали от своих жен о том, что произошло, и, пока они ожидали в сенакулуме, что скажут авгуры, обсуждалось только это происшествие. Отец Отечества торжественно переходил от группы к группе, надев на лицо маску глубочайшей серьезности и скорби, скрестив руки под тогой и печально качая головой. Он с напускной неохотой распространял эти новости среди тех, кто еще ничего не знал. Заканчивая свой рассказ, Цицерон говорил, бросая взгляд через зал: «Смотрите, вон стоит несчастный Цезарь. Как ему сейчас должно быть неловко».
И действительно, мрачный и зловещий Цезарь стоял совсем один в этот серенький декабрьский день — молодой верховный жрец, чьи дела находились в полном упадке. Период его преторства, теперь подходящий к концу, был бесславен: в какой-то момент он даже попал под подозрение, и ему сильно повезло, что его не привлекли к суду вместе с другими сообщниками Катилины. Он с нетерпением ждал, в какую провинцию его пошлют на кормление: она должна была быть богатой, потому что он увяз по уши в долгах. А теперь еще и это возмутительное происшествие с участием Клавдия и Помпеи грозило превратить его во всеобщее посмешище. Его можно было пожалеть, видя, как он, не отрываясь, следит за Цицероном, передвигающимся по залу и разносящим это известие. Гроза римских мужей — сам рогоносец! Менее великий человек постарался бы не показываться в Сенате в ближайшие дни, но это было не в стиле Цезаря. Когда знамения, наконец, были истолкованы, он прошел к своему месту на скамье преторов, недалеко от Квинта. Цицерон же направился к скамье бывших консулов по другую сторону прохода.
Сессия не успела еще начаться, как бывший претор Корнифий, который считал себя борцом за чистоту религии, вскочил и потребовал немедленно обсудить «бесстыдное и аморальное» происшествие, которое, по рассказам, случилось в резиденции верховного жреца прошлой ночью. Сейчас я понимаю, что это мог бы быть конец карьеры Клавдия. Ведь по своей молодости он еще даже не имел права занять место в Сенате. Однако, на его счастье, в тот день председательствовал Мурена, не кто иной, как его отчим. Поэтому, независимо от того, что думал он сам, Мурена совсем не хотел, чтобы трепали доброе имя его семьи.
— Этот вопрос не относится к ведению Сената, — объявил он. — Если что-то и произошло, то это должны расследовать представители Коллегии жрецов.
Услышав это, взвился Катон, с глазами, сверкающими при одной мысли о подобном упадочничестве.
— Тогда я предлагаю, чтобы Сенат обратился в Коллегию жрецов с тем, чтобы они провели расследование и доложили нам о его результатах, — предложил он. — И доложили как можно скорее.
Мурене ничего не оставалось, как поставить предложение на голосование, и его приняли без всякого обсуждения. Ранее Цицерон говорил мне, что не собирается вмешиваться в прения. «Я предоставлю Катону и остальным вдоволь наговориться, если они этого хотят; сам я в этом участвовать не буду; так будет более величественно». Однако когда дошли до самого обсуждения, он не смог сдержаться. Торжественно поднявшись на ноги, он посмотрел прямо на Цезаря.