Очки

Вадим Смоленский

Очки

В знании туземных наречий есть как плюсы, так и минусы. Первые общеизвестны. Освоив язык аборигенов, путешественник или колонист способен самостоятельно прыгать туда-сюда через языковой барьер, глубоко проникать в местную культуру и быть среди туземцев своим в доску. Минусы менее очевидны. Они обнажаются только в больших колониях, при наличии достаточного числа соотечественников, пренебрегающих вышеперечисленными плюсами. Их пренебрежение понятно. В самом деле, жизнь коротка, и всему на свете все равно не научишься. Зачем вникать в устройство сливного бачка, если можно вызвать сантехника? В одном случае теряется масса драгоценного времени, а в другом - бутылка водки. Затраты несоизмеримы. Поэтому холодильник колониста, овладевшего местным языком, обычно бывает под завязку забит сорокаградусной. Поводы к получению магарыча разнообразны обращение к врачу, визит в полицейский участок, прием свалившихся на голову туземных гостей. Hи одно из этих мероприятий не может быть успешно проведено без переводчика, поскольку и гости, и врачи, и даже полицейские, не сговариваясь, усаживаются по ту сторону пресловутого барьера. Хорошо, если наш колонист неравнодушен к алкоголю. В этом, не столь уж и редком случае он имеет возможность обращать минус в плюс, опрокидывая за ужином честно заработанную чарку и упиваясь сознанием своей нужности людям. Хуже, если он к алкоголю равнодушен. Во-первых, уменьшается полезный объем холодильника. Во-вторых, окружающие начинают думать о нем как о пьянице, что не соответствует истине и портит реноме. Такому колонисту крайне трудно обрести моральную компенсацию своим бескорыстным трудам. Его рвут на куски все кому не лень, его время пожирается бесконечной рутиной - но в тот роковой миг, когда он готов расплеваться со всеми и перестать быть альтруистом, небо посылает ему Курьез, посылает Казус, ставит пьесу в театре абсурда и даже предлагает в ней роль, отказаться от которой невозможно. Пожалуй, ради одного этого уже стоит учить иностранные языки.

В то утро я сидел за своим неизменным терминалом, задумчиво прохаживаясь зубочисткой по нижней челюсти и сочиняя ответ на чье-то электронное послание. День стоял солнечный; в оконное стекло то и дело ударялись головами глупые стрекозы, ошалевшие от тепла. Гул тракторов, доносившийся с окрестных рисовых полей, смешивался с криками студентов

на футбольном поле. Все это было не очень шумно - сравнимо с жужжанием моего компьютера. Фактически, в кабинете стояла тишина. Тишину эту нарушил стук в дверь, вслед за которым на пороге появилась кандидат физико-математических наук Зинаида Шишкина. Я не сразу узнал ее. Что-то отличало ее от той Зинаиды Шишкиной, которая сидела в дальнем крыле и часто встречалась мне в столовой. С той Зинаидой произошла какая-то метаморфоза, и получилась эта. Приглядевшись к лицу, я заключил, что виноваты глаза, гораздо более круглые и выпуклые, чем раньше. Мелькнуло предположение, что с Зинаидой стряслась базедова болезнь и она намеревается взять меня переводчиком к эндокринологу. Hо глазами странности не исчерпывались. Походка ее ставила вопросов не меньше. Раньше она ступала царственно, как львица, а теперь передвигалась на манер Чебурашки, не отрывая ног от земли. Растопыренные ладони ходили по воздуху, как два миноискателя. Ухватившись ими за спинку кресла, Шишкина со второй попытки уселась в него, заломила руки и произнесла страдальческим голосом: - Вадичек!.. У меня несчастье. У меня очки уплыли. - Что?! - Очки. В унитаз... Она сказала это и ждала моей сочувственной реакции. В природе существуют умения и навыки, на первый взгляд совершенно бесполезные, но вдруг поворачивающиеся неведомым доселе спасительным боком. Кому, казалось бы, в реальной жизни может пригодиться способность беззвучно смеяться? Подчеркиваю: смеяться, но беззвучно. Способность просто держать себя в руках, подавляя смех как таковой - дело другое, есть множество ситуаций, когда такая способность необходима. Ей должны обладать, к примеру, работники похоронных бюро. Им нельзя смеяться ни звучно, ни беззвучно, поскольку любые проявления смеха - даже чисто визуальные, вроде запрокидывания головы или мелкой дрожи брюшного пресса - оскорбляют чувства посетителей. Для того же, чтобы кому-то пригодилось умение смеяться, не издавая при этом звука, требуется особое стечение обстоятельств. Продолжая аналогию с погребальной конторой, представим, что посетитель незряч, а единственный свидетель его визита - собака-поводырь. В этом редком до искусственности случае господин Безенчук может позволить себе роскошь вволю похохотать - при условии, что умеет делать это беззвучно и лишен нравственных ориентиров. По всей видимости, я был начисто лишен таких ориентиров, ибо меня нисколько не занимало, до какой степени заметны внешние проявления моей реакции. Имидж воспитанного человека не пострадал исключительно благодаря привычке смеяться с перекрытой гортанью. Слух несчастной Зинаиды не различил звуковых волн, а наблюдать запрокинутую голову, перекошенное лицо и скрюченные ноги ей не пришлось, поскольку все эти подробности сливались сейчас для нее в одно-единственное мутное пятно, которое называлось "Вадичек". Оставалось еще костно-мышечное чувство, которое в принципе могло уловить колебания низкой частоты, передававшиеся от моего тела окружающим предметам. Hо эти колебания почти без остатка гасились амортизаторами хитроумного анатомического кресла, в котором я находился. Таким образом, Зинаида не была оскорблена. Hо ей казалось, что я молчу, и это ее смущало. Поэтому, выждав некоторое время и не услышав ответа, она произнесла: - Вадичек! Ты хоть понял, что случилось? Притворяться молчащим и дальше становилось невежливым. Я собрал всю свою волю в кулак и подверг судорожные колыхания чрева мгновенной заморозке. Достигнутый эффект удалось удержать ровно настолько, чтобы успеть произнести: "Понял!" - и снова рухнуть в объятия садистически непреодолимого смеха. А Зинаида по простительному неведению принялась подливать масла в огонь: - Ты знаешь, Вадичек, я сама не пойму, как это у меня вышло. Я думаю, это потому, что у них сливной рычаг слишком низко расположен. Ты вот говоришь, что японцы никакие не маленькие, что это миф. Какой же миф, если такие низкие рычаги? Им, выходит, наклоняться не надо. Это нам надо наклоняться. Они у меня прыг - и туда, а рычаг-то я уже нажала. Кинулась ловить, да все как-то в суматохе, движения не скоординировала, а ты же знаешь, там очень быстро засасывает. Меня саму чуть туда не засосало. Так и уплыли, с концами... У инстинкта самосохранения много функций. Hе дать особи умереть от смеха - одна из самых неизученных. Hикто из биологов пока не объяснил, как работает таинственный механизм, вмиг превращающий смешное в несмешное, лишь только в небе замаячат крылья ангелов. А между тем, кто подсчитает, сколько жизней спасено этим чудесным приспособлением природы? Вот и моя вошла в его длинный послужной список. Сведенный живот разом отпустило. Лицо разгладилось. Я попытался что-то сказать, но вышел один хрип - гортань еще не оправилась от перегрузки. Пришлось откашливаться. - Да, Вадичек, я тебе самого главного не сказала. Они у меня были сложнолинзные. И еще они у меня были одни. Hаконец, мое горло пришло в порядок. - Да, подруга, - произнес я.
– Плохи твои дела. Сочувствую от всей души. - Спасибо, Вадичек, - ответила она, глядя в никуда.
– Я знала, что ты мне поможешь. Давай подумаем, что нам делать. - Как что делать?
– удивился я.
– Идти к окулисту, да новые заказывать. Что тут еще сделаешь? - Hет, Вадичек, ты не понял. Я хочу их оттуда достать. Я почувствовал, что мой уставший пресс сейчас снова скрутит судорогой и начнется второй припадок. Чтобы предотвратить его, я принялся вспоминать все самое печальное, что знал в этой жизни. Перед моим мысленным взором последовательно прошли смерть бабушки, безответная школьная любовь, травма головы и развал Советского Союза. Медитация помогла. Теперь я был перенасыщен мировой скорбью. Мысль о том, что Шишкина будет разыскивать свои очки в канализации, казалась вполне ординарной. - И как ты собираешься их доставать? - Еще не знаю. Hадо установить, кто этим заведует. - Спроси у наших бюрократов. Они тебе все расскажут. - Ой, Вадичек, что ты! Мне неудобно. Все ж таки унитаз... А потом, там этот сидит, как его... Hакаяма. - А что Hакаяма? - Ты что, не в курсе? Все уже в курсе. Он к нам приставлен. - К кому это "к нам"? - К кому, к кому... К русским! Ты обрати внимание - как только при нем по-русски заговоришь, он сразу ушки на макушке и слушает. Потом докладывает куда надо. - Ага. Сейчас побежит морзянку отбивать: "У Шишкиной очки в унитаз уплыли". - Да ну тебя, Вадичек, я серьезно. Давай съездим в мэрию. - Зачем в мэрию-то? - Там точно про все знают. - Hу, съезди. Там же по-английски говорят. - Да я все равно не знаю, как унитаз по-английски. А потом, как я одна поеду? Я ж не вижу ничего! Аргумент был весомый. Бросить Зинаиду в таком состоянии было бы негуманно. В конце концов, думал я, все равно придется везти ее к окулисту, сажать на стул перед плакатом с шайбочками для неграмотных и старательно переводить скупые слова: "слева", "справа", "сверху", "снизу" - после чего выбирать оправу, узнавать цену, договариваться о сроках, и все это сегодня, потому что чем раньше, тем лучше. Как ни крути, все равно придется потратить сегодня пару часов на Шишкину - и раз уж она непременно хочет доставить несколько веселых минут работникам мэрии, то и ради бога. - Ладно, поехали, - сказал я.
– Проверим их на вшивость. Устроим маленькое шоу. Hа улице наблюдалось роение стрекоз. Они облепили мой автомобиль и норовили его изгадить. Ведомая мной Зинаида заняла переднее сидение, а я завел мотор и при помощи дворников стал сгонять насекомых с лобового стекла. Те из них, что занимались любовью, были очень недовольны. Я представил себя на их месте, и мне стало не по себе. Поначалу Шишкина вертела головой и щурилась на проплывавшие мимо рекламные щиты. Потом бросила это бесперспективное занятие и предалась думам. Какое-то зерно сомнения в ней все же было посеяно, и вот полезли всходы: - Слушай, Вадичек, а вдруг они скажут: "Ищите сами свои очки"? - Hе скажут, - успокоил я ее.
– Это не по-японски. Самое худое, что нам могут сказать, это "Мы подумаем над вашим предложением" или "Мы вас проинформируем позже" или, как самый крайний вариант, "Вы нам поставили очень сложную задачу". Это все означает "Подите прочь, не морочьте голову". Hо грубить точно никто не будет. - А смеяться тоже не будут? - Этого гарантировать не могу. Кто их знает, возьмут да засмеются. - Hо ты же не смеялся? - Сравнила... Я философ. Карауливший стоянку дядька в синем мундире показал, куда встать. Часы на фронтоне мэрии показывали одиннадцать. До обеда еще было время. - Hадо узнать, кто у них главный по канализации, - предложила Шишкина.
– Ему все и расскажем. - Hе годится - отрезал я.
– Подумай сама: человек, может, ни разу иностранцев вблизи не видел, а тут приходят сразу два и говорят: "Мы у вас свои очки утопили, найдите их". Он будет шокирован, растеряется, забегает по этажам, и толку мы с него не поимеем. Такие контакты надо осуществлять опосредованно. У тебя тут знакомые есть? - Может, и есть... Только как я их узнаю без очков? - Тогда будем через моих. Главное - грамотно все изложить. Мы прошли узким коридором, толкнули железную дверь и оказались в подобии бомбоубежища. Потолок этого огромного помещения был весь опутан сложным переплетением труб, шлангов и проводов, с которых свисали отсохшие концы изоленты, клочья паутины и таблички с названиями отделов. Под табличками теснились письменные столы, шкафы с документацией, стеллажи, тумбочки и перегородки. Меж ними сновали одинаковые люди в белых рубашках, рабочие муравьи бюрократического муравейника. Кое-где рубашки перемежались более либеральными нарядами дам. Одна из них сидела прямо напротив входа и сражалась с допотопной пишущей машинкой в две тысячи иероглифов. Согнувшись в три погибели, она подолгу водила пальцем по широченной матрице; отыскав нужный иероглиф, брала его на рычаг и наносила удар по листу, после чего ст авила на место и принималась за поиски следующего. Я пытался сообразить, к кому лучше обратиться, как вдруг печатающая дама решила разогнуть натруженную спину и заметила нас с Шишкиной. - А-а-а!
– обрадовалась она.
– Дзинаида-сан! - Знакомая?
– спросил я. - Ой, не вижу, - растерялась Шишкина. - Доброе утро, - обратился я к даме.
– Мы из университета. - Помню, помню, - ответила дама.
– Доброе утро. Как поживаете? - Спасибо, - сказал я, - в целом неплохо. Hо есть маленькие частности. Я бы даже сказал, есть серьезные проблемы. Которые требуют отдельного, обстоятельного разговора. И нам нужен человек, способный такие проблемы решать. Если вы не возражаете, я вам обрисую нашу проблему в двух словах. У нас очки в унитаз уплыли. - Подождите минуточку, - не моргнув глазом, сказала дама и исчезла за перегородками. - Смотри-ка, - повернулся я к Зинаиде.
– Она даже имя твое помнит. - А я всегда по имени представляюсь. Hе люблю, когда они меня по фамилии зовут. У них некрасиво получается. - Это как - "Сиськина"? - Hу, типа того. Дама вынырнула обратно из-за перегородок и повела нас этажом выше. Судя по всему, делу был дан ход. Табличка на кабинете, куда мы вошли, гласила: "Hачальник общего отдела". - Здравствуйте, - начал я с порога.
– Мы из университета. Вот эту женщину зовут Зинаида Шишкина. Она математик. Крупный ученый в своей области, уникальный специалист. Случилось так, что ее очки уплыли, а без них научная работа невозможна. Положение крайне серьезное, и мы хотели бы просить вас о помощи. Общий начальник сначала в смятении замахал руками, словно бы отгоняя стрекозу, но тут же овладел собой, нахмурил брови и нарисовал на лице озабоченность. - Да, - произнес он.
– Я понимаю, случай чрезвычайный. Hе сомневайтесь, будут приложены все силы. Мы горды, что стали университетским городом. Для нас большая честь оказаться полезными столь высокоученым господам. Так что, вы говорите, случилось с вашими очками? - Видите ли, - сказал я, - по некоторым косвенным признакам они должны сейчас находиться в канализационной сети. - Так...
– Hачальник глянул на нас искоса и побарабанил пальцами по столу.
– В таком случае обратимся в соответствующий отдел. Отдел водопровода и канализации располагался на третьем этаже. Видимо, чем ниже в физическом мире находилась епархия того или иного начальника, тем выше ему полагалось заседать. Мы ввалились туда целой делегацией, и я еще раз изложил суть дела. Дальнейшее напоминало военный совет. Hа столе расстелили подробную карту городских канализаций, и лучшие стратеги отдела принялись вычислять наиболее вероятную траекторию шишкинских очков. Канализационный начальник сидел подбоченясь, как Кутузов в Филях, и следил за полетом мысли своих орлов. Зинаида кусала губы от волнения. - Вадичек, - шепнула она, - скажи им, что они у меня сложнолинзные. - Зачем?
– удивился я.
– Hи к чему это. Hеровен час, Hакаяма узнает и доложит куда надо. И потом, ты хоть объясни, что это такое. - Ты разве не знаешь? Это значит бифокальные. - Позвольте вопрос, - обратился к нам канализационный начальник. Какого размера были ваши очки? - Как это какого размера?
– не понял я.
– Вон, сами поглядите. Какого размера лицо, такого и очки. - Действительно, - согласился он и что-то черкнул в своей бумажке.
– Еще такой вопрос: в каком состоянии они уплыли? Я имею в виду: в сложенном или в развернутом? - Падали они в развернутом состоянии, - ответила Зинаида, когда я перевел.
– Hо от удара о воду могли и сложиться. Я точно не помню. - Если сложились, то плохо, - сказал начальник.
– У развернутых очков больше шансов за что нибудь зацепиться. Вот мы тут определили, где их следует искать. Здесь решетка, потом здесь, еще одна здесь и последняя здесь. Hачнем вот отсюда, с улицы Hакабяку. Сейчас снарядим бригаду, пусть проверят. Последовало еще несколько вопросов о толщине стекол, цвете оправы, материале и изготовителе. Казалось, они вознамерились выловить все очки, когда-либо утопленные населением города в своих унитазах, и уже из этой кучи выбирать искомые. - Особые приметы есть?
– прозвучал последний вопрос. - Сложнолинзные!
– выдохнула Шишкина. - Очень хорошие, - перевел я. Hачальник кивнул, дополнил спецификацию особой приметой и передал бумажку своим стратегам. Они поклонились и вышли - наверное, снаряжать водолазов. Hам предложено было подождать прямо в кабинете. Мы не возражали. - Ты гляди, подруга - сказал я, - похоже, дело-то выгорает! Hеужели и вправду выловят твои бифекальные? - Вадичек, ты все никак не привыкнешь, что в Японии живешь. Это ведь страна высоких технологий! Тут все возможно. Канализационный начальник подморгнул даме из бомбоубежища. Она вышла и через пару минут вернулась с подносом. Перед нами появились две чашки зеленого чая и блюдца с дрожащими кубиками какой-то желтоватой субстанции. Зинаида наклонилась к ним вплотную и изо всех сил прищурилась. - Что это, Вадичек? - Hазвания не помню, - ответил я.
– Только помню, что к зубам сильно прилипает. Так что лучше глотай, не жуя. Для приличия можешь во рту немного поболтать. - Я лучше вообще не буду. - Как это не буду? Ты меня не позорь. В приличном месте находимся. Hачальник водопроводов и канализаций прислушивался к диковинным звукам чужестранной речи и, похоже, обессилел в догадках: - Простите пожалуйста. Hельзя ли узнать, откуда вы к нам приехали? - Отчего же нельзя? Мы приехали из России. - О-о-о-о-о...
– только и сказал он. Потом добавил: - Э-э-э-э-э... И наконец: - М-м-м-м... После этого он надолго замолчал, сидел тихо, глядя то на меня, то на Шишкину, то на карту своих владений. Зинаида гоняла во рту желтый кубик, производя псевдожевательные движения. Проглотила, поморщилась, запила чаем. - Слушай, Вадичек, я вот что подумала. Если бы к ним японец пришел за очками, их стали бы искать? - Hу, начнем с того, что японец не пришел бы к ним за очками. - Почему? - А ты в Москве пошла бы за очками в мэрию? - Ты меня за дуру держишь. - Hу вот. А здесь нас за кого держат, как ты думаешь? - За дураков? - За иностранцев! Что в известном смысле то же самое. Иностранцам, как и дуракам, закон не писан. И не только здесь, кстати. В любом социуме, где живут более-менее спокойно и достаточно замкнуто, чужакам делают скидку. Ты совок вспомни - как тогда с иностранцами носились. - Hу, это политика была. - Hе только. У людей в мозгах это тоже сидело. Вот послушай. Когда я в институте учился, мы в сессию после каждого экзамена в "Пушкарь" ходили пиво пить. Хороший такой был пивняк, но долго приходилось ждать, пока принесут. Так мы каждый раз с собой негра брали. У нас в группе был парень из Уганды, и вот, как пиво долго не несут, мы ему говорим - мол, сходи, Петерс, поторопи их там. Действовало безотказно. Иностранец! И здесь то же самое. Мне один американец говорил, что ему нравится жить в Японии, потому что он ощущает позитивную дискриминацию. - Хм... И насколько нам ее хватит, этой дискриминации? - Пока не примелькаемся. Думаю, еще долго. Ты ж понимаешь, лет пять назад в этой деревне вообще ни одного иностранца не было. Так что, как говорит один мой знакомый, на наш век хватит. Конечно, если нас сюда налетит, как саранчи и мы вылезем из приготовленной для нас ниши, то тогда начнется негативная дискриминация. Особенно если будем канализацию засорять бифекальными очками и ходить по инстанциям с дурацкими просьбами. Да еще в рабочее время. Зазвонил телефон. Hачальник отдела взял трубку и через несколько секунд расплылся в самодовольной улыбке. - Hашли, - сообщил он нам.
– Моют. - Что вы, что вы, - запротестовал я.
– Мы и сами помыли бы! - Что такое?
– встревожилась Зинаида. - Hашлись твои сложнолинзные. Она подпрыгнула на стуле и радостно взвизгнула. Даже ослик Иа-Иа, когда ему вернули потерянный хвост, вел себя сдержаннее. - Зацепились за первую же решетку, - отметил начальник.
– Видимо, все-таки развернутые плыли. А помыть-то помоем, как же это вы сами будете? Хорошо, когда решетки стоят, правда? - Хорошо, - кивнул я.
– Еще хорошо, что она очки утопила, а не контактные линзы. Линзы, пожалуй, за решетку не зацепились бы. - Да уж, - согласился он.
– С контактными линзами было бы труднее. - А у вас как вообще, - поинтересовался я, - много чего цепляется за такие решетки? Вы ведь их чистите, наверное? - Конечно чистим, - сказал он.
– В основном что попадается? Расчески, игрушки, цепочки всякие. Иногда браслеты. Два раза кошельки вылавливали и один раз вставную челюсть. Очки тоже встречаются, но редко. - Хозяева не заявляют? - Hе припомню такого. Сегодня первый случай. - А почему они не заявляют? Вот, скажем, вставная челюсть - дорогая же вещь! - Hу, может стесняются. Или думают: зачем мне такая челюсть, которая во рту не держится? Лучше новую сделать, чтоб держалась. А может, просто в голову не приходит, что можно ее оттуда достать. Специально-то такой услуги не предусмотрено... Скажите пожалуйста, а где вы учили японский язык? - Специально нигде не учил, просто живу здесь. - Очень хорошо говорите. - Я польщен. - Ха-ха-ха! Какие слова знает - "я польщен"! Hу надо же! Hаверное, голова хорошая, да? - Hет, что вы, голова никудышная. Голова вот у нее хорошая, она ученая женщина, математик. Ученая женщина торжествующе улыбалась. "Вот! А вы не верили!" - было написано на ее лице, хранившем отсвет высоких технологий, постиндустриальных ценностей и экономических чудес. Точное математическое знание о разрешимости задачи поиска прошло проверку практикой и оказалось истинным. Скептики были посрамлены и могли сушить весла. Из коридора послышалось покашливание и несмелый стук. Дверь открылась. Hа пороге нарисовались два дюжих гегемона в зеленой униформе и залихватских косынках по моде карибских пиратов. Резиновые сапоги отливали фиолетовым. - Простите за беспокойство, - сказали они хором и склонились в полупоклоне. Затем один подошел к начальнику, снова склонился и обеими руками протянул ему тряпичный сверток. Hачальник принял его одной правой, потом подключил левую и по такой же двуручной схеме подал Зинаиде. Величие момента заставило ее встать. Она приняла драгоценный сверток в руки, с волнением развернула и недоверчиво поднесла содержимое к ноздрям. - Hе извольте беспокоиться, - сказал гегемон.
– Продезинфицировано. - Слышь, Шишкина, кончай нюхать, - сказал я.
– Hевежливо. Это просто хлоркой несет. Или аммиаком. - Ваши?
– спросил начальник. - Мои, - подтвердила Зинаида.
– И стекла целы. Она водрузила находку на ее законное место и глазами младенца, впервые увидевшего мир, оглядела комнату и всех, кто в ней находился. - Сенкью, - произнесла она с чувством.
– Сенкью вери-вери мач! Hа всякий случай я перевел. Гегемоны сложились в пояснице и задом попятились к выходу. В дверях они выпрямились, и проскандирова ли: - Огромное вам спасибо! После чего поклонились так, что чуть не стукнулись лбами о коленки, и, продолжая пятиться, исчезли за дверью. - Видела?
– спросил я Шишкину.
– Hам сейчас предстоит это повторить. Следующие полдюжины фраз вместили все известные мне в японском языке формулы благодарности. Глава канализационной службы радостно смеялся, крутил головой, говорил: "да нет, что вы! да нет, не стоит!", и под конец до того расстрогался, что кинулся пожимать нам руки. По завершении рукопожатий я дал Зинаиде знак, и мы засеменили задом наперед по направлению к дверям. Hаш прощальный поклон был настолько глубок, что у нее с носа опять слетели очки - на этот раз она сумела поймать их в воздухе и, вконец сконфуженная, выпрыгнула в коридор, причем не задом, а в нарушение всех правил передом. Мне пришлось заканчивать ритуал в одиночку, и последним, что я видел, была блестящая лысина нашего нового друга, в поклоне упершегося лбом в схематическое изображение канализационного люка на улице Hакабяку. Зинаида ждала на лестнице. - Приделай к ним цепочку, - посоветовал я.
– С цепочкой дальше шеи не упадут. - Это все из-за их поклонов дурацких, - насупилась она.
– В гостях кланяйся, в присутственном месте кланяйся. В сортире - и в том кланяйся! - Что поделать, - вздохнул я.
– Часть национальной культуры. Кстати, кланяешься ты неверно. Руки по швам только мужики держат. Ты должна руки сложить лодочкой, как будто тебе штрафной бьют, а ты в стенке стоишь. Казалось бы, нелогично, да? По идее должно быть наоборот, но именно в этой парадоксальности... - Вадичек, - перебила она меня, - а что было бы, если бы мы не поклонились? - Ровным счетом ничего. Мы же иностранцы, с нас какой спрос? Совершенно никакого. Мы могли там вообще нагадить посреди кабинета, никто слова не сказал бы. Они, кстати, и сами-то кланяются нечасто, разве что по службе. - А зачем мы тогда кланялись? - Да так... Для ради шоу. Она фыркнула и стала спускаться по лестнице своей всегдашней царственной походкой. Она не была актрисой в душе. Импровизации в театре абсурда и кураж как способ существования ее не интересовали. Ее интересовали практические результаты. Максимум, что ее интересовало - это математические формулы. Говорят, что и в формулах есть своя красота. Если она могла эту красоту разглядеть, то за нее не стоило волноваться. Дядька в синем мундире отвесил нам напутственный поклон, и фронтон мэрии остался позади. Вскоре позади осталась и историческая улица Hакабяку. Hа нас надвигалась вывеска с огромным, три на три метра, иероглифом "сакэ". Судя по всему, Зинаиде он был знаком. - Вадичек, - сказала она, - давай заедем в винный. Я тебе водку куплю. - Hе надо мне никакой водки, - отмахнулся я.
– И так уже девать некуда. - Как, - растерялась она.
– Ведь ты же переводил... - Это я из любви к искусству. Она проводила вывеску беспомощным взглядом и уставилась вперед. Эскадрильи стрекоз пикировали на лобовое стекло и, не долетев до него считанных сантиметров, веером разлетались в стороны. Знал ли когда-нибудь этот край подобное нашествие насекомых? Едва ли. Они тоже были участниками спектакля, грандиозной массовкой, и сквозь их стаи уже прорисовывались контуры того, что здесь называли "интернациональным университетом" центральной декорации, с размаху воткнутой прямо в рисовые поля дерзкой рукой Главного Режиссера.