Одержимые

Оутс Джойс Кэрол

Потому, что он плакал, ты не знаешь, как он плакал.

Потому, что в такие минуты его маленькое и горячее личико было искажено, из носа текло, а глаза болели.

Потому, что в такие моменты он был на стороне матери, а не на твоей. Потому, что я хотела спасти его от этого позора.

Потому, что он помнил тебя, он знал слово папа.

Потому, что, смотря телевизор, он показывал пальчиком на мужчину и говорил: «Папа?..»

Потому, что лето было таким долгим, без дождей. Жаркими ночами ярко вспыхивала молния, без грома.

Потому, что в тишине по ночам стрекотали летние насекомые.

Потому, что днем час за часом работали сотрясающие землю машины и дробилки, спиливающие лес рядом с игровой площадкой.

Потому, что красная пыль лезла в глаза и в рот.

Потому, что он плакал: «Мама!» Да так, что разрывалось сердце.

Потому, что в последний понедельник сломалась стиральная машина, громкий шум напугал меня, грязная мыльная вода не выливалась.

Потому, что в свете лампы над головой он увидел меня, держащую мокрые простыни и кричащую: «Что же делать? Что делать?»

Потому, что снотворное, которое они мне теперь дают, сделано из муки и мела, я уверена.

Потому, что я любила тебя больше, чем ты меня. С самого начала, когда твои глаза посмотрели на меня, как огонь свечи.

Потому, что я не знала этих глаз. Да, я знала, но гнала эту мысль.

Потому, что это был позор. Любить тебя и знать, что ты не полюбишь меня так, как я хочу.

Потому, что мои заявления на работу высмеивают за грамматические ошибки и рвут на мелкие кусочки, как только я уйду.

Потому, что они мне не верят, когда я перечисляю свои специальности.

Потому, что после его рождения мое тело обезображено, боль не проходит.

Потому, что я знаю, это не его вина, и даже от этого я не могу его избавить.

Потому, что даже в то время, когда он был зачат (какие счастливые были мы тогда! Такие счастливые, я уверена! Лежа вдвоем на кровати, покрытой вельветовым покрывалом, на этой узкой шаткой кровати, слушая, как шумит дождь по крыше, которая спускалась так низко, что тебе, такому рослому, приходилось нагибаться при входе. Снаружи крыша, со своей потемневшей черепицей, казалась вечно мокрой и похожей на нахмуренные брови над глазами окон третьего этажа, глаза эти были косые. Мы шли домой с университетского собрания в Харди, ты из геологической лаборатории или из библиотеки, а я из бухгалтерии, где были ужасные, едва заметно мигающие лампы, от которых у меня слезились глаза, и я была так счастлива, что твоя рука у меня на талии, а моя обнимала тебя. Как хорошая парочка, как любая студентка со своим другом. Мы шли домой. Да, это был дом. Я всегда думала, что это был дом, мы смотрели на окна и смеялись, спрашивая друг друга, кто там мог жить? Как их, зовут? Кто они? Эта маленькая уютная таинственная комната под самой крышей, где она опускается совсем низко и с нее капает грязная дождевая вода. Я слышу теперь, как она стучит по крыше, но лишь когда засыпаю посреди дня, не раздеваясь и слишком усталая, а когда просыпаюсь, то дождь уже прошел, только землеройные машины и дробилки в лесу, и мне приходится признать, что я в другом времени), да, я знала.

Потому, что ты не хотел его рождения.

Потому, что он так кричал, что я слышала этот крик сквозь дверь, сквозь все двери.

Потому, что я не хотела, чтобы он был Мамочкой, я хотела, чтобы он был Папочкой, когда вырастет.

Потому, что эта мочалка в моих руках подсказала мне, как все должно произойти.

Потому, что чеки приходят ко мне не от тебя, а от адвоката.

Потому, что, открывая конверт трясущимися руками, с глазами так сильно переполненными надеждой, я сама себя позорно обнажаю уже в который раз.

Потому, что он был свидетелем этого позора, он все видел.

Потому, что в два года он был слишком мал, чтобы понять.

Потому, что даже тогда он все знал.

Потому, что его рождение было знаком, и случилось в середине месяца Рыб.

Потому, что в какой-то степени он был как его отец — это понимание в его глазах, которое пронизывало меня, его насмешка надо мной.

Потому, что однажды он посмеется надо мной, так же, как смеялся ты.

Потому, что в телефонной книге твой телефон не значится, а телефонист ни за что мне не скажет.

Потому, что тебя нет там, где я могла тебя найти.

Потому, что твоя сестра лгала мне прямо в лицо, чтобы сбить меня с пути.

Потому, что я верила ей как другу, которым однажды она была для меня, но, как оказалось, вовсе им и не была.

Потому, что я боялась любить его слишком сильно и в своей слабости пыталась уберечь его от бед.

Потому, что его плач разрывал мое сердце, но и приводил меня в ярость, поэтому я боялась наложить на него руки, бешено и неожиданно для себя.

Потому, что он вздрагивал при виде меня. Этот его нервный взгляд.

Потому, что он всегда ранил себя, он был такой неуклюжий, падал с качелей и ударялся головкой о железную раму, да так, что никто из мам не замечал и не кричал: «О, смотрите! Посмотрите, ваш сын разбился в кровь!» И тогда, на кухне, хныкая и толкая меня, когда я была в плохом настроении, потянулся и схватил ковшик с кипятком и чуть не перевернул его на себя, прямо в лицо, а я потеряла над собой контроль и отшлепала его, тряся за руку: «Негодный! Негодный! Негодный мальчишка!» Я вопила во весь голос и не беспокоилась, что кто-то услышит.

Потому, что в тот день в суде ты отказался посмотреть на меня, твое лицо закрылось, как кулак, и у адвоката тоже, точно я грязь у вас под ногами. Словно он вовсе не был твоим сыном, но ты готов подписать бумага, ты же такой благородный.

Потому, что зал суда не был похож на то, что я ожидала, — не большой и красивый, как по телевизору, а простая комната со столом судьи и тремя рядами по шесть стульев, и ни одного окна. Вдобавок эти мигающие тошнотворно-желтоватые флуоресцентные трубки, от которых болели глаза, поэтому я была в темных очках, отчего судья ошибочно плохо обо мне подумал. Я чихала, всхлипывала, вытирала нос, нервно хихикала при каждом вопросе, стыдясь своего возраста, имени, поэтому ты глядел на меня с отвращением, как и все остальные.

Потому, что они были на твоей стороне. Я ничего не могла изменить.

Потому, что, выделив мне пособие на воспитание ребенка, ты имел право уехать.

Потому, что я не могла последовать за тобой.

Потому, что он п и сался, постоянно, несмотря на свой возраст.

Потому, что я была во всем виновата. Я была виновата.

Потому, что моя собственная мать кричала на меня по телефону. Она сказала, что не могла помочь мне в жизни. «Никто не сможет помочь тебе!» Мы орали друг другу такое, от чего у нас перехватило дух, и в конце концов расплакались. Потом я швырнула телефонную трубку, зная, что отныне у меня нет больше матери, а после, погрустив, поняла, что так лучше.