Одержимые
Шрифт:
Мужчина наклонился, чтобы прокашляться – от участившегося дыхания всегда было так, – и жирная прядь черных волос выпала из-за уха, растрепалась, задела нос. Мужчина скорым, привычным движением заправил ее обратно и вытер рот тыльной стороной ладони. Сейчас он был уже не тем приятным человеком, каким был еще десять минут назад, сидя здесь с книгой, словно невинный законопослушный гражданин. Преобразился в один миг, едва увидел эти волосы и эту куртку, эти ручки, смешно поправляющие шарф… Преобразился не в лучшую сторону.
«Всегда появляется такая, что лучше предыдущей», – практически теряя себя, словно в нем остался один зверь, и ничего от человека, подумал мужчина и прочистил горло. В теле словно напалм разлили и подожгли. Было даже больно. Но отголоски приятных ощущений все же вспыхивали раз в минуту, сигнализируя о том, что пора действовать, и скоро эти отголоски превратятся
Прошло всего пять лет с того момента, как мужчина понял, что этого попутчика нужно кормить настоящей плотью, а не просто мечтами. Прошло три с половиной года с того момента, как мужчина смирился со своей, он не спорил, что отвратительной для простого человека сущностью. Никто и никогда не стремился понять таких, как он. Кроме, разве что, психологов… Но они ведь все равно не смогут помочь. Никто и никогда не сможет помочь с истреблением темного попутчика – это мужчина знал наверняка. Это – врожденная, не приобретенная, просто поздно очнувшаяся в нем патология.
Он – психопат, и прекрасно это понимает. Но что он в силах сделать? Разве что убить себя. Убить себя – только так можно убить своего попутчика. Или просто подкармливать его время от времени и прожить прекрасную, полную радости жизнь. Радости, понятие которой разнится с понятием о радости обычных людей. У психопатов свои радости, – так любил повторять наш герой, и эта фраза была его излюбленной.
Попутчик обычно просыпался не чаще, чем раз в полгода, что позволяло мужчине все остальное время вести простую человеческую жизнь, притворяться нормальным и иногда даже самому в это верить. Но когда попутчик просыпался, то делал это с яростью, бешенством и невыносимой настойчивостью в требовании утоления голода. Сопротивление было бесполезным. Обычно это происходило неожиданно, только порой накануне, за день-два до этого, у нашего героя начинали ныть коленные чашечки. Когда попутчик внезапно объявлял о своем пробуждении, рассыпая от горла до низа живота горячие черные осколки застывшей смолы, все решалось в тот же день, в тот же вечер, потому что уснуть с этим чувством было не то что бы невозможно, не стоило даже пытаться возвращаться в сторону дома – ноги сами вели мужчину туда, где он мог найти жертву. Обычно попутчик был неприхотлив и непритязательно относился к любому подкинутому ему мясу – лишь бы голод утолить. Но вот последний год…
Последний год был чем-то переломным. Мужчина стал понимать, что его попутчик – это не кто-то, параллельный ему. Не кто-то, кому он прислуживает. Не кто-то, кому он вынужден, вопреки своей воле, подкидывать кусок мяса раз в полгода… О, нет. Вовсе нет. Попутчик – всего лишь персонификация его жизненной потребности. Попутчик – всего лишь вынужденное оправдание, спихивание вины на кого-то еще, но только не взятие ответственности на себя. Попутчик – это он сам. Но за эти годы он так привык относиться к своему желанию, к своей нужде, как к чему-то олицетворенному, что отвыкать уже не хотелось. Было легче думать, что внутри твоей головы живет некто, кто заставляет тебя совершать плохие, очень плохие, недостойные человека поступки, чем принять то, что этого хочешь именно ТЫ, а не кто-то внутри тебя, кого ты никогда не видел и не увидишь. Переложить вину на другого, пусть даже несуществующего в материальном мире субъекта, всегда легче, чем понять, что дело только в тебе, потому что ты – не человек даже, а человекоподобное нечто с сильными психическими отклонениями.
Но мужчина никогда себя не оправдывал. Перед кем? Перед собой? От себя самого правды не утаишь, никогда, никак. Даже той правды, которую ни за что не хотел бы видеть и принимать – отвратительной, гадкой, рвотной правды о себе самом… Уж кому бы этого ни знать наверняка, как нашему герою. Так что дело было не в оправдании, а в простой привычке, приобретенной по незнанию и животному страху перед самим собой, в ту пору, когда все только открылось, когда все только набирало обороты. Но все это было вначале. И страх, и отвращение, и неприятие… Все прошло. Делось куда-то. Сначала появилось принужденное смирение. Через время – понимание… Странное такое, темное понимание, что это делать нужно, и что если не сделать, будет плохо. А инстинкт самосохранения требовал комфорта, все-таки… Еще спустя некоторое время появилось даже удовольствие. И это было так странно! Еще несколько лет назад мужчину рвало, едва он осознал свою потребность и совершил неудачную попытку ее удовлетворить, но прошло время, и вот он сидит в парке на лавочке, изо всех сил успокаивая попутчика, уговаривая его потерпеть еще
Надо было придумать, как выманить ее оттуда так, чтобы не выглядело подозрительно. Отсутствие взрослых только играло на руку. Еще ни разу, кстати, не было все так удачно – чтобы никого из родителей вообще не было поблизости. Похоже, школьники просто шли домой мимо сквера и решили забежать ненадолго. И в это же время здесь оказался он, со своим отклонением и не кормленым зверем внутри, ломающим ребра.
Было много способов втереться в доверие ребенка. Мужчина за три с половиной года овладел ими практически в совершенстве. Быть опрятным. Улыбаться. Быть уверенным в себе. Показать, что можешь защищать. Обязательно рассказать о придуманных собственных детях, которым являешься защитником-отцом. Детки, они ведь тоже многое понимают. И если ты напомнишь ребенку, а в случае нашего героя, этим ребенком всегда оказывались девочки, если ты напомнишь девочке ее отца, хоть чем-нибудь, хоть случайно оброненным словечком о рыбалке или ремонте, то дело практически в шляпе. Главное – вести себя уверенно. Представить, что ты – нормальный человек, который заговорил с малюткой не для того, чтобы сделать с ней что-то страшное, а для того, чтобы выяснить, где ее родители и помочь… Тогда и со стороны это не будет выглядеть подозрительно. Возможно, тебя даже посчитают благородным, отзывчивым, героем. Толпа такая глупая. Ее так легко обмануть. Вот отдельного ребенка, особенно девочку – сложнее. Это целое искусство. Впрочем, раз на раз не приходится.
Внезапно мужчина ощутил, что попутчик отступил – будто волна отхлынула, а нож убрали от горла. Пришло ледяное спокойствие и уверенность, куда же без нее, уверенность в том, что все получится и в этот раз, в лучшем виде получится. Настроение сегодня такое, что верится в свой успех. А он, разумеется, неизбежен, ведь в сквере нет взрослых, и мужчина готов, очень даже готов подняться на ноги, прошагать к площадке, позвать ее и завязать ни к чему не обязывающий разговор, который потом перетечет в… впрочем, там как получится. Загадывать заранее не стоит, а то удачу спугнешь. Было слишком много вариантов развития событий, не учитывать хотя бы один из коих было бы нерационально. Все зависело от девочки и ее воспитания. Точнее, не все, но многое…
Когда мужчина, наконец, собрал все свои силы и хотел решительно подняться на ноги, то обнаружил, что не может этого сделать. На улице уже проглядывала вечерняя, легкая-легкая дымчатая мгла, так что очертания лица девочки начинали теряться, яркий цвет куртки и волос потускнел, лишенный обильных солнечных лучей, силуэт все более смазывался. «Еще двадцать минут – и стемнеет окончательно, – понял вдруг с ужасом мужчина, – я не могу ее упустить, я не имею права ее упустить, она слишком хороша, чтобы я ее не попробовал…»
Мужчина еще раз попытался встать и снова не смог, словно кто-то, стоящий позади него, за лавочкой, положил ему на плечи тяжелые, нечеловеческие руки и удерживал на месте. Мужчина еще раз дернул плечом, весь озверившись от страха упустить добычу, вмиг преобразившись в монстра, прячущегося внутри него, выжидающего своего часа все то время, что ему приходится притворяться нормальным; вымазанного черными разводами похоти, испачканного грязью животного голода и мечущегося, как на цепи. Жирные вьющиеся пряди полностью выбились из зачеса, на губах играх оскал, от которого губы потрескались до крови, дыхание чуть ли не превратилось в рычание, но… плечо не поддавалось. И встать не получалось. Не то чтобы встать – вообще оторвать спину от скамьи не представлялось возможным. Мужчина понял, что его насильно удерживают, и испугался по-настоящему. Он захотел стряхнуть руки со своих плеч, но ничего там не обнаружил. Тогда он попробовал восстановить дыхание, перестать вести себя, как пес, рвущий цепь, которую ему не суждено порвать, и стал искать глазами девочку.
Вот она, вот она, еще здесь… не уходи, пожалуйста, поиграй еще немножко… черт, как же быстро темнеет… еще пять минут, и она точно со мной никуда не пойдет. Пусти. Пусти! Я должен встать и пойти… я хочу!
Мужчина тщетно дергался, пытаясь оторваться от спинки, и не мог. С каждой секундой им овладевал первобытный страх только лишь оттого, что он упустит такую маленькую красавицу, такую крохотную прелесть с серьезными серыми глазками, блестящими волосами, звонким голосом и молочной, нежной кожей, как у младенцев… которую так хочется гладить и покусывать, подчинять себя, с каждым прикосновением увеличивая напор… Ни о чем другом думать не получалось, и поэтому ничто не пугало в большей степени, чем вариант лишиться всего того, что успел представить и вот-вот собирался осуществить.