Одержизнь
Шрифт:
Амелия неохотно показывает отметину на правой ладони:
– Меня укусила горехвостка. А потом умерла. Мама её отправила в полицию, но месье Канселье сказал, что мёртвую птицу к ним не приносили.
– Это был вестник, мадемуазель Амелия. Доктора неверно приняли её за причину болезни. Вас пометили таким образом.
– Кто? – подаёт голос Жиль.
– Тот, кто привёл в мир синий лёд. И кто вернул душу Азиля – тебя и Веронику.
– Месье Бог? – удивлённо уточняет Амелия.
– Да.
Бастиан нервно оглаживает подстриженную бороду.
– Откуда
– …абсурдно. Но как я могу знать то же, что знает ваша дочь, Советник? Об этом не писали в газетах. Значит, это что-то выше обычных домыслов, не так ли?
– Так, – поразмыслив, соглашается Бастиан. – Учитывая вашу репутацию, я склонен вам верить.
– Это не моя репутация. Это цыганская кровь моего рода. С вашего позволения, я продолжу. Мадемуазель Амелия, вы же не крутили верньеры аппаратуры месье Робера?
– Я вообще ничего не крутила, я только чуть-чуть потрогала. Мы играли в прятки, я полезла под стол, и со стола запищал ящик. И он говорил. По-английски.
Тома удовлетворённо кивает, внимательно смотрит на Бастиана, потом на Жиля.
– Вы убедились, что мы с маленькой мадемуазель знаем одно и то же?
– Скажите им, что Амелия Каро – не врушка! – просит девочка.
– Я скажу больше. Советник, постарайтесь услышать. От вас будет зависеть куда больше, чем кажется. Одержизнь, которая владеет каждым двадцатым ребёнком города, – это не недуг. Это некая миссия, которая требует завершения. Ключа, если так будет угодно. Человек, с которого всё началось в Азиле, должен найти человека, с которого всё началось в… К сожалению, я не силён в названии этой страны. Мадемуазель Амелия покажет вам её на карте.
Бастиан хмурится всё сильнее и наконец не выдерживает:
– Стоп! Тома, вы что – предлагаете отправить мою дочь искать не пойми кого не пойми куда?
– Именно. Как можно быстрее. Иначе припадки будут чаще и сильнее, от этого не станет лучше никому. И ваша задача, Советник, убедить людей в управе Азиля в том, что это необходимо.
– Нет-нет! – встревает Жиль. – Месье Йосеф, ей семь! Ей всего семь, а вы говорите… Да её мать не отпустит! Давайте пойду я, мне бы только знать, куда и кого надо найти.
Амелия тянет его за руку. Жиль смолкает, смотрит на неё: чего тебе?
– Жиль, ты не узнаешь того, кто нам нужен. А я узнаю. И ты туда не дойдёшь без меня. А я знаю дорогу. Папа?..
Бастиан смотрит вверх, где видна из-за громады траулера узкая полоса неба. Жилю кажется это ужасно нелепым: мужчина в дорогом костюме, стоящий под днищем корабля посреди пропахшего солью и водорослями дока. Нелепым – как и всё, что они услышали от Тома Йосефа. Нелепым – но от этого не менее настоящим.
– Я понял вас, Тома, – произносит Каро. – Буду думать. Спасибо и до встречи.
– До свидания, месье Йосеф! – машет руками Амелия и первая бежит к лестницам, по которым они спустились в док.
Бастиан
– Жиль, постой. Я должен сказать и тебе. Ты помнишь, что всё не случайно?
– Угу, – кивает юный Бойер.
– Этот мир живёт узами. Кому-то это шёлковые ленточки, кому-то – проволочный капкан. Ты накрепко повязан с судьбой города, мальчик. Как и тот, кого ты по привычке продолжаешь ненавидеть. Жиль, это будет непросто. Это будет горько.
– Что – горько?
– Потом поймёшь. Я прошу тебя об одном: помни, что ты нужен Азилю. Как бы ни было плохо.
– Ну, спасибо за настрой, – криво ухмыляется Жиль.
Пальцы сварщика отпускают его запястье. Тома Йосеф возвращается к работе. Подросток пожимает плечами и бежит догонять Амелию и Бастиана. Домой ехать нет ни малейшего желания. Но ещё меньше хочется вдумываться в услышанное от Йосефа.
«А вот ни слова Веронике не скажу! – решает на бегу мальчишка. – Пусть ей Каро всё объясняет. А я… если действительно Амелии разрешат идти искать тот самый ключ, я уйду с ней. И к чёрту город, которому я так нужен».
Длинный подол изумрудно-зелёного платья грязен и мокр. В плетёные кожаные сандалии то и дело попадают мелкие камушки, подвёрнутая нога ноет. Вероника Бойер молча плачет, некрасиво кривя губы и размазывая слёзы по лицу. Ей уже всё равно, увидит ли её кто-то из соседей, подумают ли о ней неподобающе её статусу. Амелии нигде нет, и это всё, что сейчас имеет значение.
Они с Ганной обыскали весь дом – от чердака до подвала. Вероника сорвала голос, зовя дочь. Просила, угрожала, умоляла, обещала, что не отдаст свою малышку никому-никому… Доктор Ламонтань подождал полчаса, махнул рукой и ушёл. Конечно, мадам Бойер тут же сообщит, когда девочка найдётся. Да, она согласна, что её необходимо поместить в карантин, она же понимает, что безопасность города…
Вероника плачет. Бредёт по пыльной обочине под сенью цветущих садов Ядра, роняя слёзы. Сейчас она чувствует себя беспомощной. Будто это она потерялась, а не Амелия. И никто её не ищет.
Она обшарила сад, перевернула всё, где можно спрятаться, в гараже и пристройке. Бегала к реке. Опросила всех соседей. Амелия исчезла, никто не видел её. Больше всего Вероника боится, что напуганный ребёнок убежал вдоль реки, пролез через решётку, поскользнулся на камнях…
«С ней Жиль, – твердит про себя Вероника, вытирая мокрые щёки. – Не смей думать о плохом, с ней Жиль».
Мимо проносится электромобиль, и Вероника едва успевает убраться с его пути. Она неловко отпрыгивает в сторону, подвёрнутая нога напоминает о себе, и молодая женщина падает в заросли придорожного кустарника. Машина останавливается неподалёку, хлопает дверца, к Веронике подбегает Сельен Лефевр: