Одесский фокстрот

Соломатина Татьяна Юрьевна

С пакетами в руках и с сумой на плече я дошла по Ланжероновской до Екатерининской и вошла в Пале-Рояль через одну из арок, сохранившихся со времён Торричелли.

И вот торчу тут уже битый час, созерцая прохожих, приезжих, собак, котов и посетителей «Maman». Не забывая прикладываться к напитку и растению силы поочерёдно.

А те, что про «памятник двум лесбиянкам», и не в курсе, что жена Воронцова пригласила садовода – или как сейчас бы сказали: «ландшафтного дизайнера» – из самого городу Парижу. И платаны Пале-Рояля посажены им не абы как, а в виде Андреевского креста. Они же не видят в свои во-о-от такенные объективы, что аллеи Пале-Рояля разбиты диагонально. А и

увидели бы – что бы поняли? Определённо, пора вводить права на управление фотоаппаратами. Хотите пощёлкать затвором в Пале-Рояле? Извольте выучить, что Пале-Рояль – примыкающий к Оперному театру тенистый сад, спрятавшийся внутри каре окружающих зданий. Сад был разбит на месте бывшего плац-парада по Ланжероновской улице, который переместили на Соборную площадь, против гауптвахты, а затем еще дальше – на Куликовое поле. По трём сторонам периметра площади плац-парада, позади старого театра, выделили неширокую полосу земли, разделили её на отдельные участки и отдали купцам под лавки. А лавки эти построил единым ансамблем, в виде П-образного каре зданий, Торричелли в 1842–1843 годах. Фасады лавок, обращённые к Екатерининской и Ланжероновской улицам, стали непрерывной ордерной аркадой. На Екатеринскую выходило шестнадцать огромных арочных окон, а торцы ансамбля выделялись встроенными окошками в обрамлении плоских портиков. Архитектурный ансамбль был задуман как роскошный браслет, а кистью руки стало здание старого театра. Новые торговые ряды одесситы, помешанные на аналогиях с Парижем, в просторечии именовали Пале-Роялем, что обрело позже официальный статус. И залётное название так органично связалось с этим уголком города, так легло одесситам на душу, что большинство и не заметило, как название официально отменили лет эдак на сорок, в течение которых – с середины пятидесятых до середины девяностых двадцатого – Пале-Рояль именовался… сквером имени Чарльза Дарвина. Я не шутила.

Попасть в одесский Пале-Рояль можно с четырёх входов. Два из них – высокие и узкие старинные арки – со стороны Екатерининской. Ещё два входа в сад можно найти: со стороны переулка Чайковского – та самая прекрасная крутая лестница, установленная на резком перепаде высот; и с Ласточкина/Ланжероновской – возле Оперного, уже безо всяких лестниц. Будто из коридоров и комнат шумной коммуналки, вечно движущейся, вечно шипящей и никогда не успокаивающейся, внезапно заходишь в пустынную бальную залу.

Пале-Рояль – пятое одесское измерение с четырьмя потайными входами.

Пыщь-пыщь, фотографы-бездари и случайно забредшие сюда туристы-недоучки. Пале-Рояль выплюнет вас, прикинувшись зассанным одесским двориком. Кому Амур с Психеей лесбиянки, а кому и Воланд – всего лишь лубочный чёртик, вышитый крестиком необразованности на пяльцах дизайн-интерьеров от журнала «Безвкусица с претензией».

Продаётся весь этаж старого дома, сироткой примкнувшего к вожделенному «элитному» новострою. Интересно, почём нынче квадратный метр почти разрушенного Торричелли с видом на котов Пале-Рояля? И номер мобильного висит. Но лень звонить. Я не настолько любопытна. И к тому же – наверняка дороже, чем гектар побережья в Северной Калифорнии. Да и город тебе не нравится, забыла?

По диагональным аллеям Пале-Рояля кружит белый «Мерседес». Паркуется как раз под останками знаменитой некогда архитектуры. Прямиком под растяжками с номерами телефонов агентства недвижимости. Коты даже не шевелятся. Из белого «Мерседеса» выходит дядя, весь в белом. И даже барсетка у него цвета топлёного молока. Сам дядя – армянин средне-потёртых и давно состоятельных лет. Топает прямиком к моей скамейке.

– Мой друг говорит, что это – хороший ресторанчик. Его недавно открыли.

Опрос проводит? Ни тебе здравствуйте, ни тебе – разрешите представиться. Нет, я, конечно, рада, что этим октябрём Одесса решила устроить мне последний всплеск

молодости и резко повысить мою самооценку. Но чего дяди такие потёртые пристают? Что тот, в полосочку, в ирландском пабе. Что этот, весь в белом… Стоп! Если вспомнить ту чашку кофе в «Лобстере», стоимостью в повышенную стипендию, – так ты с такими же и ходила кофии гонять по блатным кабакам. Да. Но к тебе тогда и молодые спортсмены пачками липли, и студенты-стройотрядовцы в штабели укладывались. А теперь джинсовая молодёжь чешет мимо тебя, совершенно не конфигурируя в пространстве. Нет, Одесса, ты меня не обманешь. Я, знаешь ли, Одесса, на самом деле ещё таки ого-го! С той только разницей, что значительно поумнела. И как бы ни влекло меня поболтать с замечательным, надо признать, и весьма харизматичным, несмотря на очевидную карикатурность, армянским дядей – спасибо, не надо.

– Спасибо. Но я вам верю на слово.

Вежливо улыбаюсь. Зачем обижать хорошего человека? Ну, наверное, хорошего. Хотя на правом безымянном пальце у него обручальное кольцо. И у меня на правом безымянном пальце – обручальное кольцо.

– Там котлетки с пюре, и лимонад, как в детстве. И чизкейк в стакашке, и фри в ведёрке.

«Чизкейк в стакашке» и «фри в ведёрке» рядом с лимонадом «как в детстве» и «котлетками с пюре» – это зачёт! Но всё равно:

– Спасибо.

Чуть разочарованно пожимает плечами. Явно не привык к отказам.

– Ну, тогда я сяду за крайний столик и буду вами любоваться.

Не навязчиво так, но симпатично для «на прощанье». Вежливо. Без грязи. Уходит вполне себе с достоинством, без кобелиного мандража. Я размеренно улыбаюсь в его гордую армянскую спину. Без сучьего фырканья.

Спасибо тебе, Одесса, ещё раз. За то, что я ещё ого-го!

Я любуюсь старым-добрым Пале-Роялем.

Старый добрый одесский армянин любуется мною.

Я не вожделею куска недвижимости в пределах этого каре.

Армянин не вожделеет меня.

Мы наслаждаемся созерцанием и покоем.

Именно для этого он и существует, Пале-Рояль.

К армянину подкатывает официантка-блондинка. И в томной манере Ренаты Литвиновой начинает закатывать глаза в ответ на его заказ, распыляя в созерцательный покой Пале-Рояля тягучий феромон неудовлетворённой жажды хоть каких-нибудь перемен. Желательно – материальных. В лучшую сторону. Но презентабельный армянин из белого «Мерседеса», кажется, претендует только на перемену блюд.

– И ваш фирменный оливье. Который топором порубленный.

Хочешь жить – умей терпеть. Официантка перестаёт выламываться и деловито строчит в блокнотик.

Ресторанчик «Maman» с французским акцентом в одесском Пале-Рояле. Где армянин заказывает совковый вариант салата оливье. Что может быть прекрасней? Разве что глоток кактусовой самогонки на пустой мочевой пузырь. Или таки коньяка? Армянского…

Сорокалетний армянский коньяк

Признаюсь честно: я не большой любитель коньяка. И уж точно – совсем не профессионал. Вот моя подруга Лена – не та, что одесская, а та, что сан-францисканская – она этот напиток очень уважает. Я всё больше как-то по самогону. Пшеничному, ржаному, кактусовому. Водки ледяной под селёдку-дунайку – с удовольствием. Виски под беседу и сигаретку. Текилу – под былое с лимоном и думы с солью. Абсента на голодный желудок опрокинуть под утренний Балаклавский пейзаж люблю. А с коньяком у меня как-то не сложилось. Нет, я не капризная. Пью, что наливают. Ем, что в тарелку положат. И дарёному коню в зубы не смотрю. И вообще – предпочитаю всё, что я делаю – делать от души. Или не делать вовсе.