Одесский телефон
Шрифт:
Конечно, жалко нас, тем более, что производство, обрывая старую одежду, не делает новой. А воздух отравляет… Так же и хозяйство, почти не давая продуктов, здорово при этом отравляет воду навозом, то есть хозяйство практически проедает то, что производит, а производство то, что производит, тут же переплавляет, выделяя при этом газы в среду обитания, потому что им больше некуда… И было бы понятно: полно мяса и фруктов – жри, хотя там яд. Или масса авто – езжай, хоть там газ. Красивая смерть от переедания и путешествий. Но выделять яд вместо продуктов и газ вместо машин – нехорошо. И ходить на производство,
Предлагают разные версии, так некому начинать. А если кто и начнет, все на него смотрят. Он силится казаться счастливым, а потом перестает и тихо подвывает, все громче переходя от рулады к руладе, чтоб привлечь к себе внимание. Но у нас несчастный внимания не привлекает, только счастливый и поющий бесплатно. Это в основном дети. Потом и они разбираются, затихают и уже живут так просто, без внимания и без видимых причин.
Конечно, сейчас жить стало гораздо интереснее, хотя и бессмысленно. Возникают довольно крупные конфликты на небольшой разнице в имуществе. Большой она быть не может. Семьдесят лет следили, старались стучать… Некоторые, потеряв интерес к замкнутому производству, догадываются, что их настоящие враги живут где-то в низине или за лесом. Они говорят, что именно эти люди мешают им жить, и на грузовиках едут их искать, и находят, и жгут их небольшое имущество, чтоб вернуться и вздохнуть свободно.
Однако ничего не скажешь, жить осталось гораздо интереснее. Только жаль, если недолго. Это будет жаль. Хотя недолго жить мы привыкли. Тем более сейчас, в переходный период от одной неясной жизни к другой…
На государство работать перестали, на себя еще не начали, поэтому много аварий. Провожая поезд с родственниками, мы уже не знаем, куда мы их провожаем.
Очень хочется подойти к образованному человеку и вежливо спросить, не знает ли он случайно, когда кончится переходный период и что для этого нужно, и нельзя ли эксперимент проводить в другом месте, где нет людей, и действительно ли нужно работать еще лучше, просто так, вдруг, с двадцатого числа, или, может быть, подождать.
Работать еще лучше – мы слышали всю свою жизнь. А так как никакого результата не было, то кажется, они хотели, чтоб мы не работали, а мучились – пришел к восьми и мучаешься до пяти; и все зрители радуются. Так что этот способ мы знаем. А нет ли другого, если поискать?
Мы бы могли забастовкой поддержать. Так вроде она уже давно идет. Осталось воду отключить. Хотя и от этого только здоровее будем…
В общем, мы можем потерпеть, но хорошо терпят, когда знают для чего. Очень знать хочется. А не будем знать, то возникает неприятное ощущение, что на этом все кончится.
– Как? Только что было целое общество, огромное, бурное, с парламентом?!
– Все… Нет больше. Кончилось.
«Эпицентр – это не сам центр…»
Эпицентр – это не сам центр, а наше отношение к нему.
Он такой красивый. Его умыть, одеть и можно подавать к столу.
Снова простая вещь. Гуляешь небрежно одетый по суровому морозу в окрестностях, где живешь. Гуляешь, гуляешь. Обратно нечем. Автобуса нет. Гуляешь назад до полного околения. Случайно попадаешь домой. Раздеваешься в тепле, садишься к письменному столу. И пишешь, пишешь и получаешь наслаждение. Не от работы, конечно, от тепла.
На дверях КГБ: «Прием граждан круглосуточно».
– А выдача когда?
Вначале были правы те, кто уехал.
Потом недолго были правы те, кто остался.
Потом долго были правы те, кто уехал.
И опять недолго правы те, кто остался.
Сейчас снова правы те, кто уехал.
Хотя когда-нибудь слова «уехать» и «возвратиться» будут значить одно и то же. Это будет зависеть от того, куда еврея поставишь лицом.
Почему здесь так коротко живут друзья? Поживут, поживут, приучат к себе и исчезают. Ни один не остается с тобой. Умирают, уезжают, превращаются в других.
Язык воспоминаний – на нем сегодня и не поговоришь.
Очень коротко живут в этой стране люди, дома, могилы.
Чуть-чуть – и не с кем, одни последние известия.
Мы жизнь не выбирали – мы в нее попали, как лисица в капкан. А будешь освобождать лисицу, она тебе лицо порвет.
У человека, вычисляющего национальность, – жизнь язвенника. Все наслаждаются, а ему того нельзя, этого нельзя…
Чего больше всего хочется, когда влезешь наверх? Плюнуть вниз.
Сам капризен и витиеват.
Сути не имею. Любовью не болею.
Слов не держу. Звоню когда хочу.
Когда хочу немею.
Когда хочу, когда могу,
Когда могу – жалею.
Неудовлетворенными остались наши вертикальные потребности.
Жизнь свелась к сбору горизонтальных благ.
Да. Вся штука в том, что ты стремишься в институт, в консерваторию, в скрипку, в науку, в спорт, лезешь наверх, напрягая все силы, чтобы доказать, что ты не еврей.
И наступает момент, когда ты становишься не евреем, а Ойстрахом, Гилельсом, Плисецкой или Пеле.
Но всегда будут люди выше или наравне с тобой, и для них ты опять еврей.
И что тебе тут посоветовать, кроме как принять, наконец, это звание и умереть среди своих.
У нас в Приднестровье воевать труднее, чем в Афганистане.
Форма одинаковая, лица одинаковые, язык одинаковый.
– Так чего же вы воюете?
– Чтоб ответить на этот вопрос.
– Папа, – сказал сын антисемиту. – Я еврей!
– Как?
– А вот так.
Когда чувствуется, что весь мир лжет? Когда тебе в самолете объявляют, что разница во времени между Москвой и Нью-Йорком всего восемь часов.
– Я впервые в вашей стране, – сказала американка.
– Мы тоже, – сказали мы.
– Не представляю, – сказала американка.
– Вот, вот, вот, – сказали мы.
– Вы знаете, я бы здесь, наверное… – сказала американка.