Одевая город: Париж, мода и медиа
Шрифт:
В 1789 году революция не только «вернула столицу из Версаля в Париж» (Prendergast 1992: 104), но и возвестила растущую централизацию французской культуры: сосредоточение в городе административной, экономической и культурной мощи – неразрешенный вопрос французской политической жизни, служащий предметом постоянных общественных дебатов (Deyon 1992). Опираясь на исследования Керьена, Прендергаст отмечает, что «столица является политическим и культурным „центром“, который обладает властью и влиянием, необходимым, чтобы контролировать и защищать более обширную „территорию“, чтобы поддерживать „социальную иерархию“ и чтобы „подчинить население… общему наследию» (Prendergast 1992: 14). Эта мысль особенно справедлива в отношении Франции, где сильная центральная власть исторически была отличительной особенностью государства – «французской спецификой», как выразился Пьер Дейон (Deyon 1992: 7; Chartier 2000).
В XVI веке Монтень объявил: «я француз только благодаря этому великому городу [Парижу]… это слава Франции» [7] , но поистине сакральное значение господство столицы в повседневной жизни нации и в ее коллективном воображении приобрело после революции. В это время зародилось
7
Монтень, цит. по: Stierle K. Op. cit. Р. 52. Рус. пер. цит. по изд.: Монтень М. Опыты / Пер. А. С. Бобовича. М.: Голос, 1992. – Прим. пер.
После Великой французской революции образовательная система, к примеру, была централизована, и все наиболее престижные школы и университеты расположились в Париже (Ibid.: 2865). Переезд в столицу стал необходимым этапом восхождения по социокультурной лестнице (Ibid.). В первой половине XX века 50 % всех студентов Франции учились в Парижском университете (Jones 2006: 69). В конце столетия парижские студенты уже не составляли большинства, но регион Иль-де-Франс, центром которого является Париж, по-прежнему вмещал значительную долю французского университетского сообщества и ученых – 30 и 55 % соответственно (George 1998: 257). В наши дни парижские институты продолжают возглавлять иерархию образования, и такие элитные учебные заведения, как Институт политических исследований (Sciences Po), Высшая школа коммерции (HEC-Paris), Высшая нормальная школа и Политехническая школа, все располагаются в Париже или его пригородах. Аналогичным образом все влиятельные административные учреждения и органы управления, такие как Государственный совет, Счетная палата и Финансовая инспекция, находятся в столице, как и головные офисы крупнейших компаний (Corbin 1997: 2878; Deyon 1992: 148). В результате в конце XX века в Париже было вдвое больше менеджеров и инженеров, чем в провинциях (Francois-Poncet 2003: 44), – иллюстрация «дисбаланса», который, по наблюдению Жослин Жорж, существует «между функциями управления, закрепленными за столицей, и функциями исполнения, закрепленными за провинцией, – разделение, отличающее Францию от других европейских государств» (George 1998: 243).
Кроме того, во второй половине XIX века развивалась сеть железных дорог с центром в столице и организованная в соответствии с ее нуждами (Corbin 1997: 2872). Эта сеть – всего лишь один из примеров растущей централизации в период Второй империи (Ibid.). Транспортная система, будь то автомобили, поезда или самолеты, перенесла в XX век «звездообразную систему» (syst`eme 'etoil'e), унаследованную от королевских дорог и сосредоточенную на Париже [8] : в начале 1990-х годов регион Иль-де-Франс привлекал «90 % государственного финансирования общественного транспорта» (Deyon 1992: 148). В этот же период он поглощал «70 % расходов министерства культуры» (Ibid.).
8
Scheibling J. La France. Permanences et Mutations. pweb.ens-Ish.fr/omilhaud/scheibling.doc. 2007 (ссылка устарела. – Прим. пер.).
Усиление централизма, которое возвестила революция, означало также подчинение народа своей столице. Революция поместила Париж выше местных интересов, превратив его в пространство выражения, прославления и сакрализации идеи нации (Corbin 1997: 2862), о чем свидетельствуют многочисленные зрелищные мероприятия, проводимые в городе.
В 1888 году, к примеру, правительство Франции инициировало действо, призванное прославить республиканский дух, пригласив мэров всех коммун на пышный банкет в столицу (Ihl 1993: 7–14). Эта встреча, состоявшаяся в 1889 году, заставила газету Le Temps утверждать в августовском номере, что «ни разу после 14 июля 1790 года и ни в какой другой стране не видели подобного зрелища: целая нация собралась воедино в одном месте» (цит. по: Ibid.: 29). Более 20 000 мэров присутствовали на приеме в Большом дворце в 1900 году (Ibid.). В 2000 году Сенат Франции провел подобный банкет в Люксембургском саду Парижа: мэры французских коммун с супругами были приглашены на празднование Дня взятия Бастилии [9] .
9
S'enat. Banquet R'epublicain. www.14juillet.senat.fr/banquet2000/banquet.html. 2007 (ссылка устарела. – Прим. пер.).
Оливье Иль полагает, что банкеты Третьей республики поддерживали легитимацию Парижа в качестве «привилегированного места собраний», и эта мысль применима и к мероприятию 2000 года (Ibid.: 31). Действительно, именно в Париже R'epublique, мыслимая как «единая и неделимая», прославляется и управляется (Deyon 1992: 34); единство и неделимость de facto оказываются синонимами сведения всей нации к ее столице. По мнению Иля, подобно торжествам, с 1880 года проводившимся в Париже 14 июля – и проводящимся до сих пор, причем ежегодный парад на Елисейских Полях систематически транслируется по телевидению, – банкеты означали дематериализацию Парижа (Ihl 1993: 28). Ибо подобные события способствовали превращению французской столицы, материального и эмпирического пространства, в символическую проекцию, выражающую сущность нации (Ibid.). Становясь символом, Париж помещался выше региональных приоритетов; Иль отмечает, что конструирование столицы как вместилища республиканского воображаемого и идентичности нации служило противовесом «привязанности к своей земле» (Ibid.).
Материальное создание впечатляющих построек в Париже также свидетельствует о значимости столицы для представления нации и государства, о ее отождествлении со всем самым престижным. Таково было положение дел уже при короле Филиппе II Августе (правил в 1180–1223), который в 1190 году начал строить Лувр как оборонительное сооружение. В конце XVI века, когда Лувр уже на протяжении двух столетий был официальной королевской резиденцией, Генрих IV (1589–1610) перестроил дворец, которому он отводил ключевое место в своем проекте зрелищной репрезентации нации и королевского могущества (Jones 2006: 156). Век спустя Людовик XIV сделал то же самое, подарив Лувру новый фасад; кроме того, при нем развернулось городское строительство, призванное придать Парижу «монументальности» (DeJean 2006: 213).
В правление Наполеона III (1852–1870) эта стратегия усиления зрелищности и запечатления государственной власти в материальном облике города получила особенно масштабное выражение (см.: Hancock 1999: 65–66). Наполеон III использовал французскую столицу как средство укрепления имиджа страны и своего собственного: так, Всемирная выставка 1855 года прославляла современный облик города и его превосходство в области изящных искусств, торговли и промышленности (Higonnet 2002: 351 – 354). Однако наиболее зрелищную и амбициозную форму желание монарха привлечь внимание к Парижу, и посредством города – к собственной персоне, а также к государству и нации, получило благодаря барону Жоржу Осману, префекту департамента Сена в 1853–1870 годах. В этот период префект руководил масштабной реконструкцией города, в результате которой множество грязных, узких улиц и закоулков средневекового Парижа исчезли, сменившись прямыми осями бульваров, с которых пешеходы могли обозревать основные достопримечательности города в наиболее выигрышном ракурсе (см.: Rice 1997). Линии бульваров дробились площадями (places), которые представляли собой оазисы здоровья в самом сердце города (Ibid.: 40). Скученность и давка на улицах были устранены, и экипажи смогли проезжать свободно (Ibid.). Кроме того, была построена система канализации, призванная очистить город от пятнавших его грязи и вони. 15 000 газовых фонарей осветили улицы, на которых магазины не закрывались до десяти вечера (Ibid.: 9, 38). Новый облик Парижа сделал его унифицированным и унифицирующим пространством (Hancock 1999: 68; Rice 1997: 68), таким, которое можно было охватить взором и осмыслить «с первого взгляда» (Higonnet 2002: 172). Строительство продолжалось еще длительное время после правления Наполеона III, закончившись только в начале XX века (Marchand 1993: 157). К 1890 году было израсходовано «2,5 миллиарда золотых франков (franc-or)», эквивалент годового бюджета всей Франции на тот момент (Ibid.: 96).
Когда Осман взялся за перепланировку и модернизацию Парижа, в столице уже были широкие прямые улицы. Как отмечает Леон Бернар, план османовского Парижа был заложен в устройстве города уже в XVII веке (Bernard 1970: vi). В это время площади, такие как Площадь Вогезов, Place des Vosges, изначально называвшаяся Королевской площадью – Place Royale, и широкие прямые проспекты, такие как Большой бульвар (Grand Boulevard), возникший на месте бывших городских укреплений – слово «бульвар» (boulevard) в самом деле происходит от немецкого «bolwerc», означающего «крепостная стена» или «бастион» (Hussey 2006: 156), – уже стали частью парижского городского пейзажа (Bernard 1970; Hussey 2006: 156). Однако Осман сделал широкие магистрали более регулярным и зрелищным элементом города. Одной из задач при этом было предотвратить возможные революционные возмущения, усложняя строительство баррикад и позволяя лучше защищать столицу в случае агрессии. Но, как отмечают многие исследователи, предпринятая Османом реконструкция не была исключительно милитаристской и оборонительной по замыслу (см.: Clark 1985; Hancock 1999: 64; Prendergast 1992: 103). И действительно, баррикады отнюдь не исчезли из Парижа. По выражению Беньямина, они «возрождаются в Коммуне», «пересекая большие бульвары, часто достигая второго этажа» [10] (Benjamin 2003: 12). Скорее, центральную роль в замысле императора играло желание «похвалиться» городом (Clark 1985: 41), показав миру свою столицу современной, буржуазной, рациональной, чистой, умиротворенной и прекрасно проводящей время, потребляя разнообразные товары, представленные в витринах бульваров. Парижане и туристы приглашались «выйти на улицу, чтобы принять участие в масштабной пантомиме имперского города» (Hancock 1999: 67; Clark 1985: 63). По мысли Клер Анкок, Осман «превратил сам Париж в театрализованное зрелище» (Hancock 1999: 68). Веранды кафе, бутики, универсальные магазины и пышные фасады должны были отныне прийти на смену баррикадам и восстаниям в репрезентациях города. Парижская буржуазия открыто выставляла напоказ свое богатство и расточительный образ жизни, беднота же была вытеснена на окраины города (Marchand 1993: 88). Османовский Париж стал эталоном для всей Франции, образцом для подражания, и улицы таких городов, как Лион, были перестроены в соответствии с новым образом столицы (George 1998: 85).
10
Цит. по рус. изд.: Беньямин В. Париж, столица девятнадцатого столетия // Беньямин. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. Избранные эссе / Пер. С. А. Ромашко. М.: Медиум, 1996. – Прим. пер.
Театрализация Парижа и государства в правление Наполеона III, как и ассоциирование страны с территорией столицы, получило продолжение в XX веке, когда четыре сменявших друг друга президента Пятой республики – Жорж Помпиду, Валери Жискар д’Эстен, Франсуа Миттеран и Жак Ширак – стремились оставить свой след в национальном ландшафте посредством различных инициатив, связанных с Парижем. Эти проекты, которые стали называть «большая стройка» (les grands travaux), в основном относились к культурной сфере (см.: Poisson 2002). Вся остальная территория Франции не играла сколько-нибудь значимой роли в этой погоне за личным, государственным и национальным престижем, и проекты в регионах обычно оставлялись на откуп местным властям (Ibid.: 6).