Один день, одна ночь
Шрифт:
– А она что?
– Ничего, – буркнула старуха. – Она в мою сторону не повернулась даже. Так и продолжала смолить.
– А ее собеседник?
– Я вам русским языком говорю – не видела я никакого собеседника! Стоял там кто-то, да и все!
...Мария Поливанова в двенадцатом часу курила под липами неизвестно с кем, хотя в доме у нее, по ее собственным словам, было полно народу. Соседка заперла дверь и поднялась к себе. Никакого трупа в подъезде она не видела.
Может так быть, чтобы труп, на тот момент еще живой, как раз в это самое время решил
– Может, – сам себе сказал капитан. – Чего ж не может?..
И на душе сделалось гадко. Как будто его, Сергея Мишакова, обманул человек, который уж никак не мог обмануть, не должен был, не имел права!..
Давным-давно, вернувшись из тяжелой и долгой командировки, он в своей собственной постели застукал Лизку с лейтенантиком из отдела по работе с несовершеннолетними. Он сначала изумился и ничего не понял – ей-богу не понял, как дурачок из анекдота! – а потом ему сделалось гадко. Так гадко, что он несколько дней есть не мог, его все время рвало. Потом, конечно, отпустило, а вскоре и забылось почти, только гадость осталась. Мишаков знал, что она у него внутри, много!.. Как правило, гадость не мешала ему жить, но, случалось, в нее что-то попадало, как булыжник в болото, и – бульк! – гадость всплескивала фонтаном, переваливала через края, зловонная, гнойная, и его начинало тошнить всерьез.
Сейчас в нее попало известие, что писательница ему врала.
Борясь с тошнотой, Мишаков сделал несколько торопливых глотков из коричневой кружки и выпучил глаза. От неповторимого вкуса пойла гадость отступила и притихла в изумлении, лишь слегка поплескивалась в берегах.
– Это такой чаек специальный, – объяснила старуха, – успокоительный. Там ромашка, корень солодки, валериана, пустырник. Очень помогает от нервов. Я его всю жизнь пью, и очень помогает!.. – Как бы в подтверждение своих слов, она сделала большой глоток и прикрыла глаза от удовольствия. – Туда бы еще липового цвету, только липы нынче все извели, на бульваре всего-то и осталось...
Мишаков перевел дыхание.
– Когда Поливанова вернулась в подъезд, вы не слышали? Дверь, может, хлопнула или лифт проехал?..
Старуха помотала головой и опять подула в свою чашку. Запах больницы усилился.
– Тот человек, с которым она курила, был похож на Александра Шан-Гирея?
– Не знаю я никакого...
– На сожителя ее! – гаркнул Мишаков.
– Да нет, тот мелкий такой, в завитушках, а этот видный был, вроде рослый. А как фамилия, вы сказали?..
Капитан не ответил.
Покойный Кулагин был видным и рослым. Может, с ним Поливанова и курила под липами?.. Ну, допустим, допустим!.. Докурила, отперла подъезд, ключи у нее совершенно точно были при себе, пропустила его вперед и возле лестницы хорошенько приложила «тяжелым тупым предметом», как сказал эксперт Виктор Васильевич, и добавил: «Предположительно, предположительно!»
– Может, чайку подбавить? – предложила бабка душевным тоном, и капитан отметил, что, рассказав про писательницу под липами, она как
...Нужно Павлуше, лейтенанту, наводку дать, чтоб он не просто так соседей опрашивал, а именно на предмет Поливановой. Может, кто еще в окно видел, что она под липами курила и именно в одиннадцать часов! И предмет этот самый, предположительно «тяжелый и тупой»! Вряд ли, ударив, Поливанова потащила его в квартиру, скорее всего, зашвырнула куда-нибудь! Значит, надо обшарить все кусты, заглянуть под все ближайшие лавки-скамейки и влезть во все помойки.
...Писательница, черт ее возьми совсем! Хозяйка Медной горы! Провались она пропадом со своими книжками и астигматизмом!..
Надо будет посмотреть, что это такое.
Успокоительный чай, в котором явно не хватало липового цвету, капитан допивать не стал, казенным голосом сообщил, что Софье Захаровне придется явиться в отделение, если ее вызовут, вышел в тесную прихожую и сунул ноги в собственные раздолбанные кроссовки.
Софья Захаровна завела было, что по отделениям она отродясь не ходила и сейчас не пойдет, она не преступник какой-то, а ее отец в свое время... но капитан строго перебил:
– Таков порядок!
Потеснив его, бабка просунулась к двери, загремела замками и цепями, капитан, которому не терпелось поскорее выйти из этой квартиры, с силой толкнул тяжелую дверь и оказался нос к носу с незнакомым парнем в синей футболке с темными разводами пота под мышками. Парень собирался позвонить, уже и руку поднял, и капитан первым делом увидел именно темный круг.
Секунду они смотрели друг на друга, парень сделал неуверенный шаг назад, а потом вдруг Софья Захаровна заголосила так, что на площадке второго этажа распахнулась оконная рама:
– Помогите-е-е! Спаси-и-и-те-е-е!
И стала валиться на Мишакова, а парень рванул по лестнице вниз.
– Убиваю-у-ут!
– Тихо! Тихо, кому говорю!.. – заорал капитан.
Как пушечный выстрел, бабахнула подъездная дверь.
Кое-как отцепив от себя бабку, Мишаков бросился следом, перемахнул перила, дерматиновая папка выскочила у него из-под мышки, и он потерял секунду или две, подбирая ее. Дверь захлопнулась, и еще секунду он возился с замком, и когда выскочил на улицу, парня и след простыл.
Мишаков рванулся направо и добежал до угла – в переулке, до краев залитом солнцем, было совершенно безлюдно, только жарились и калились под жестяным беспощадным солнцем машины, плотным рядом стоявшие вдоль желтой стены дома. Тогда он ринулся обратно и добежал до кустов сирени. Отсюда уже было рукой подать до бульвара, на котором много людей и машин.
– Девушка, девушка, вы не видели, тут парень не пробегал? В синей майке?!
Красавица, выруливавшая со двора в небольшой, похожей на золотую карету машинке, неторопливо окинула взмыленного капитана прохладным взором, повела носиком – наверняка тоже прохладным, – нажала кнопочку, и стекло, в которое сунулся капитан, стало быстро подниматься, он едва успел руки отдернуть.