Один день после конца света
Шрифт:
Все прекрасно знали, что приносят охотники едва ли десятину – остальное уходит капитану и офицерам, в частном порядке, по особым каналам за особые же заслуги, так сказать. Но поди, докажи. Даже думать об этом стало опасно. Поначалу-то было не так – скованные одной уставной цепью все были бедны, но равны, тем не менее. Пусть в разных званиях и из разных БЧ, но все находились, без преувеличения, в одной лодке. Но как-то постепенно, один за другим, стали вдруг возникать “продиктованные военным временем” приказы, медленно разрушающие и подтачивающие устоявшуюся систему, основанную не столько на букве устава, сколько на взаимном уважении и традиционном для моряков взаимопонимании. Причем дело даже не в том, что парторг чуть ли не сразу потребовал себе титул Правого Капитана, хотя Ивана Михайловича, никто кроме как “командиром” или “Михалычем” не называл. Никто и не удивился, ведь парторга, как водится, на судне не особо любили, тем более, что назначен он был к нам аккурат перед этим злосчастным походом. И даже не в том, что после бунта в левом корпусе, когда часть команды отказалась нажать кнопку, некоторых не успевших запереться попросту расстреляли. В первые сутки после пуска на лодке ведь такое творилось – упаси Господь. Кормовые рули сломаны, ракетные шахты затоплены, в левом корпусе бунт, а снаружи, через 2 часа после пуска, температура упала до минус ста восьмидесяти. И еще снег. Розовый, желтый, голубоватый, наконец черный. Он шел несколько лет, постепенно меняя цвет и интенсивность, но никогда не прекращаясь совсем. Этим снегом нас всех здесь и засыпало, а от такой температуры вода быстро промерзла на несколько сот метров. Если бы не реактор, которых у нас два и, слава Богу, по одному на каждый корпус, была бы нам всем здесь вечная память.
Возможно, дело здесь было и в растянувшимся до размеров вечности боевом дежурстве. Жить запертым в железной коробке, с одними и теми же рожами два-три месяца сложно, но вполне осуществимо. Но смириться с тем, что эти же рожи будут провожать тебя в последний путь в этой самой коробке, уже достаточно сложно. И ладно бы провожать, а то ведь будут еще и прикладами в спину подталкивать.
А потом у нас начались проблемы с едой. Это, наверное, и стало причиной большей части наскоро состряпанных приказов, которые новоиспеченный товарищ Правый Капитан стал штамповать со скоростью вращающегося на полном ходу вала. Офицерам, которые и раньше питались отдельно, был предложен паек специальный, который, понятное дело, был сформирован за счет пайка матросского. У нас ведь тут ананасы не растут, рыба не ловится и самолеты нам на снег тоже ничего не сбросят. Так что любое перераспределение ресурсов происходит по принципу перекладывания из одного кармана в другой, и, конечно, всем сразу объяснили, что не нам по этим карманам шарить. Ну и понеслось. Кому вечная вахта, а кому почет и уважение, а также именное оружие, чтобы за вахтенным этим следить. А потом, когда вдруг обнаружили, что поймать медведя невозможно, а что можно его только приманить…
И звенья ослабли, и постепенно стало ясно, что охотники – не для того, чтобы охотиться за дичью, а для того, чтобы охотиться за нами, как мрачно шутили в трюмах. Но теперь уже и за шутки эти можно было получить трибунал по закону военного времени. А приговор один – на снег, к медведям. В качестве приманки, конечно. Следы ведь встречались все еще довольно часто. Но вот обнаружить самого медведя просто облетая периметр было практически невозможно – слишком мал был радиус, ограниченный емкостью замерзающего аккумулятора. Это Широков знал и понимал намного лучше других. Именно он, после смерти последнего акустика и пилота много лет назад, до сегодняшнего дня отвечал за их последний беспилотник.
– Все собрались? – спросил штурман.
Широков огляделся, скользя взглядом по крупным белым литерам на груди каждого из присутствующих. Все вроде бы были на месте, пустовало только кресло капитана.
Конец ознакомительного фрагмента.