Шрифт:
Почему влюбленные люди со временем отстраняются друг от друга? Наверное, потому что ожидают от партнера того, чего в нем нет. Влюбляются в сказку, иллюзию, свое видение другого. Сначала ждут, потом терпят, потом ссорятся в надежде доказать, что имеют право на то, что ожидали, и снова ждут, а в итоге смиряются с придуманностью своих ожиданий, остаются друг с другом, замкнувшись в своих мирах, или расстаются. Что больнее? Они испытали и то, и другое, и в той поре своей жизни, в которой пребывали сейчас, когда искать и строить что-то новое уже было нереальным в силу возраста и отсутствия желания, принимали второе – ракушечный союз, при котором каждый жил сам по себе в своей ракушке, хотя и под одной крышей.
Они прожили много
Грубость в ее адрес, которая срывалась с его губ в моменты его недовольства ее вмешательством в его интернетный покой, была для него обычной, ничего не значащей разрядкой, но для нее это был расстрел ее чувств, еще оставшейся любви, ее мечтаний и надежд. Она падала на кровать, плакала, потом успокаивалась и замолкала. Совсем. Сначала на день, потом неделю, потом он подкидывал сладкие ситуации, чтобы восстановить их семейное статус-кво без особых усилий – завтрак приготовит, цветы купит, обнимет ее, подкравшись сзади, как теплый кот. Оно все как-то работало, она прощала, вновь расцветала, веря, что больше такое не повторится. Но оно повторялось и по тому же сценарию.
С возрастом он становился резче во взрывах. Диван в гостиной стал для него островом его свободы, и он ложился на него с упоением путешественника по цифровым браздам и морям. Она еще пыталась внести в их жизнь приключения реальных походов или поездок и очарования концертов или галерей. Он охотно следовал ее предложениям, но ничего не предлагал сам. Он все время следовал. И она с этим смирилась. Он был попутчиком, вполне уютным, но лишь до момента, когда она обращалась к нему с просьбой или намеком что-то сделать в их старом, но добротном доме немного иначе, лучше, заботливее, с любовью, а не с отмашкой; все оно мгновенно превращало его в бешеного пса, готового разорвать ее в клочья.
Она любила слово. Она впитывала мир через слова. Она вкушала буквы, как пирожные. Грубые слова ее разрушали. Он знал это и стрелял в нее ими в минуты самоутверждения своего мужского эго, чтобы отделаться от нее, как от надоедливой мухи, и остаться в своем интернетном хаосе, казавшемся ему покоем.
Иногда она выходила на улицу и смотрела на встречных мужчин, желая влюбиться в какое-нибудь лицо, но ничего не получалось. Она все еще любила его. Он был красив и уютен, как кот, который вроде бы есть в доме, но с тобою – лишь тогда, когда ему этого хочется. Ей становилось все пустыннее в своей семейной обители. Она скрывала свою боль от всех, потому что никто бы не смог помочь все равно. Она ныряла в книги, фильмы, чьи-то творения. Там жила любовь, о которой она мечтала с детства, теплая, красивая, заботливая, добрая, нежная. Она просматривала свою жизнь, как старое кино, пытаясь вспомнить дни любви, в которые бы хотелось вернуться. Было много чудесных дней, часов, кусочков, но не было того магнетического момента жизни, который бы манил ее и вызывал бы в ней вздох по невозвратному.
Дни
“Я бы хотела прожить один день… Один день любви, о которой лишь мечталось… День, созданный и подаренный мне мужчиной, а не мной… Прожить его с тем, кого не довелось встретить… Я хочу чуда на один день… Без быта, суеты, хлопот, магазинов, зарплат, ипотек, обязательств, всего того, что кромсает голову ежеминутно на мириады кусочков, перемешанных и не могущих сложиться в пазл под названием Счастье…”
Тысячи книг и фильмов проносились в ее голове, словно комета. Она пыталась поймать образ того, с кем бы она желала провести такой день. “Мама, ты же родила меня для счастья? Для любви счастливой. Но где же она? Ма-ма… ма-ма…”, повторяла она, как кукла.
Апрельская грязь из-под таявшего снега похрустывала под ее ботинками в такт ее шепоту “ма-ма… ма-ма… ма-ма… ма…”
Она остановилась на мосту и устремила взгляд на льдину с гогочущей парой недавно вернувшихся с юга гусей. Река еще не тронулась, поэтому они вальяжно перешагивали через ледовые трещины, тянули шеи, расправляли крылья и одаривали друг друга своим восторженным песнопением, понятным только им. Как здорово, что они уже прилетели! Значит, весна наступила.
“Ма-ма… Ма-ма… Ма… Мастроянни… Да, Мастроянни… Я хотела бы провести один день с Мастроянни… – прошептала она. – Но это невозможно… Его нет уже почти четверть века. В этом бессмысленность и абсолютная невыполнимость моего желания. Когда я только родилась, многие женщины мира мечтали о таком дне, проведенном с ним. Когда я открыла его талант для себя в своем маленьком внутреннем мире, его уже не было в мире внешнем. Лишь его образы, запечатленные на пленке… Но из всех желаний, которые могли бы посетить мою потухшую голову сейчас, я хотела бы именно это – провести один день с Мастроянни…”
Гуси гоготали, река готовилась к ледовому взрыву, солнце щедро светило. Она постояла в упоении весеннего зарождения новизны и пошагала к дому. Было грустно возвращаться в то же недопонимание, царившее в ее доме в последние годы. Она любила свой дом, но многочисленные вопросы в ее голове кололи ее кончиками своих ножек столь часто и упорно, что находиться среди родных стен под грузом этих колких ножек было невыносимо. Укоротить день помогал сон, в который она пыталась нырять как можно раньше, хотя апрельские вечера становились все светлее…
Она проснулась, когда в спальне царила темнота. Ее разбудил запах, теплый, летний, так может пахнуть кожа после загара. Она любила запах своего мужа, но это был не его запах. Она закрыла глаза и ждала. Она чувствовала себя в чьих-то объятиях. Тоже теплых и летних, почти невесомых. Они словно были, и словно их не было. Ей было так хорошо, что страх от осознания чего-то незнакомого рядом ее совсем не тронул. Она вспомнила, как маленькой она любила забираться в мамину кровать поутру и утопать в теплоте и мягкости маминого тела. Те несколько минут, пока мама не выпрыгивала из постели в новый день, были волшебными. То же испытывала она сейчас. Она цеплялась за этот чудный запах, убеждая себя, что это не сон, а явь, но не открывала глаза и не шевелилась, боясь потерять это чудо…