Один "МИГ" из тысячи
Шрифт:
Собралось очень много народу, сидели и на скамьях, и на столах, и на коленях друг у друга. За одним из столов, где поставлены две коптилки, ваш покорный слуга, парторг полка, с рукописью. Чтение продолжалось без перерыва четыре часа, было это после ужина. Народ — а здесь главным образом старики, как мы их называли, в общем ветераны, с основания полка, — переживал и заново вспоминал каждое событие. Существенных критических замечаний не было, а то, что надо было бы еще дописать, вам сообщил, наверное, Масленников, он обещал написать.
Теперь о наших текущих делах. Как видите, воюем мы уже на территории врага, о чем мечтали всю войну. Отличаются по-прежнему Трофимов — краса и гордость нашего полка, Вахненко, Старчиков, Сухов. Недавно послали материалы на присвоение Трофимову, Голубеву, Старичкову и Сухову звания Героя Советского Союза.
Настроение у всех очень хорошее. Приятно чувствовать, что ты идешь уже по земле противника и завершаешь; его разгром. Победа уже близка».
И еще одно, последнее, письмо — самое объемистое и как бы подводящее итог всему. Оно написано уже после окончания войны. Старательная Ирина Дрягина сочла своим долгом подробно рассказать о том, как гвардейцы завершили свой ратный труд. Вот это письмо — к нему нечего добавить, и в нем нечего убавить.
«Здравствуйте, тов. Жуков! Прежде всего извините, что до сих пор ни о чем не писала вам. Я понимаю, что это нехорошо. Много больших событий в нашей жизни произошло за это время, о многом уж давно я обязана была бы рассказать вам, но повседневные дела все не давали возможности описать подробности нашей жизни.
Воевал наш народ в этих решающих операциях с большим энтузиазмом, с большой храбростью, не жалея своих сил и жизни. За это время мы потеряли хороших ребят.
Вы, возможно, знали Иосифа Графина — очень простой, славный паренек, рыжий-рыжий такой русский парень. И очень храбрый и дерзкий в бою. Прибыл он к нам из пехоты, куда попал из авиашколы в тяжелые для Родины дни, когда самолетов не хватало и летчикам приходилось становиться в строй наземных войск.
Пришел Графин в полк загорелым, наголо остриженным сержантом. Сначала некоторые смотрели на этого паренька как на птенца, но он быстро превратился в настоящего сокола. Это ведь про него и про его приятеля пели в полку:
Фрицы в небе закружились, Жмут домой на всех газах, — Это в небе появились Пара асов: Рум и Граф.Он был бесстрашным разведчиком, много принес ценнейших сведений.
И вот 28 апреля полку было присвоено наименование Краковский. С утра был митинг. На митинге выступил Графин. Сказал горячую речь, призвал больше уничтожать фашистских гадов в воздухе.
А через час была дана задача: выслать пару на разведку. Графин попросил дать это задание ему — и полетел. Встретил шестерку «фоккеров». Вступил с ними в бой, сбил двух, но и сам был сбит. Это были 18-й и 19-й сбитые им самолеты.
Самолет с тяжело раненным Иосифом Графиным упал у передовой. Через час он умер. На траурном митинге даже закаленные летчики, привыкшие к потерям товарищей своих, плакали. Уж слишком жалко было Иосифа Графина, такого молодого, мало еще взявшего у жизни! Ведь он был 1922 года рождения. Похоронили его в городе Волау.
Командиром эскадрильи вместо Графина стал Вена Цветков, вы его помните, он из 16-го гвардейского полка. Но через неделю налетели на наш аэродром «фоккеры» и стали штурмовать, и вот при этой штурмовке был убит и Цветков. А я только накануне написала ему рекомендацию в партию. Принесли мне ее обратно. Похоронили его в городе Лигнице.
Был еще у нас один комсомолец, Николай Климов. Со шрамом на левой щеке — след ранения. Очень смело он воевал, но был скромный — никогда не кичился тем, что он хороший летчик. По вечерам любил собрать ребят в кружок и петь с ними русские песни. Так и накануне его последнего полета было. Я пришла к ним в тот вечер в общежитие; пели песни, шутили... Николай Климов шутки ради оделся во фрак, штиблеты, цилиндр — раздобыл их невесть где. А песни пели русские, народные.
Потом разговор зашел о том, что фашисты сейчас уже не ведут массированных налетов, — мало осталось у них самолетов, но летчики у них еще есть, и сильные; действуют они теперь по-другому: норовят перехватить нашего летчика исподтишка, нанести ему удар в спину — так сказать, из-за угла. Пользуются тем, что некоторые наши ребята, не встречая в воздухе вражеских самолетов, расхолодились, летают неосторожно — и кое-кто попадается. Климов сказал по этому поводу, что, возвращаясь из разведки, нельзя расходовать все боеприпасы, надо немного на всякий случай оставлять: вдруг налетит разбойник? Кто-то сказал, что если и не будет боеприпасов, то все равно сейчас легко удрать от немецкого «охотника»: самолеты у нас скоростные, моторы надежные.
Николай стал возражать. Он с возмущением даже сказал: «Сейчас удирать от фашистов — это позор! Нет, я не буду уходить, а если придется схватиться и снарядов не останется, пойду даже на таран». Ребята начали спорить, доказывать ему, что теперь уже нет смысла идти на таран, — из-за одного фашиста губить машину и самому погибать. Какая сейчас выгода — вести счет один на один? Лучше сохранить себя да потом больше фашистских самолетов сбить.
Но Климов упорно стоял на своем, говорил, что готов идти на таран. Кто-то сказал ему: «А Любочка, а будущий сын?» Он, не задумываясь, ответил: «Что ж, они не помешают быть мне честным до конца». Его опять стали отговаривать, как будто он сию минуту собирался таранить.
Потом посмеялись и разошлись.
А утром вылетел Климов с нашей четверкой самолетов на «охоту», и встретили ребята восьмерку «фокке-вульфов-190». Стали драться. Николай сбил одного, затем стал атаковать второго. А это был командир группы, опытный волк.
Атаки Климова были очень смелы — мы все наблюдали этот воздушный бой со своего аэродрома.
Но немец увертывался, пытаясь уйти. Вдруг, смотрим, Климов пошел в лобовую атаку, немец не сворачивает, только в последнюю секунду свернул. Николай не стрелял — значит, у него уже не было боеприпасов, — но бой продолжал. В следующую атаку он протаранил вражеский самолет. И сам погиб при этом.
Упали оба самолета около речки, но по разные стороны ее. Похоронили мы и его в городе Волау, отвезли туда же, где и Графин.
А Любочке написали о героической смерти друга ее.
Я хочу послать на выставку «Комсомол в Отечественной войне» комсомольский билет Николая Климова, помятый обломками самолета, вдавившимися в его грудь.
Я вам все пишу о потерях наших — уж очень горьки они: ведь это были самые последние дни войны, и в это время было особенно больно терять людей. Поэтому хочется рассказать о каждом, может быть, вы всех их помянете в своей книге.