Один шаг между жизнью и смертью
Шрифт:
…А вот вечер. Лето, каникулы, по бульвару идут трое. У Алены распущены волосы, она смеется. Это Цыба ее рассмешил. Классическая позиция: Цыба треплется, Алена хохочет, а Филарет молчит и смотрит собачьими глазами.
Или вот: целуются. Вокруг какие-то кирпичные стены, виден кусочек неразборчивой надписи мелом… А, это же в школьном дворе, за гаражами! Целуются Алена и Филарет, а Цыба, надо понимать, опять где-то треплется.
А эта картинка не в фокусе. Кажется, какая-то вечеринка. Алена с Цыбой. Тоже целуются. А где же наш влюбленный Филарет? Нашему влюбленному Филарету тогда здорово подвесили на ринге – так, что морда в зеркале не помещалась.
А вот это мы подрались. Ну, понятно, из-за кого, и понятно, кому намяли холку. На кулаках
А вот последняя картинка: казарма, ночь, три часа до подъема, дневальный кемарит на табуретке, уткнувшись лбом в решетку оружейной комнаты, а стриженный наголо курсант-первогодок по кличке Филарет в трусах и майке примостился на подоконнике и пишет письмо. Ему так охота спать, однако спать он не идет, а все водит и водит шариковой ручкой по листку из школьной тетради, хотя знает наверняка, что никто ему не ответит. Про это и пишет: все, дескать, понимаю, но поделать ничего не могу. Если все кончено – так и напиши. Так она и не ответила, и он перескрипел это дело зубами, махнул рукой и стал нормально спать по ночам, поскольку любовь любовью, а молодой организм требовал свое. А потом и адрес ее постепенно стерся из памяти. То есть сначала потерялась затертая, замусоленная бумажка, на которой этот адрес был записан, а после и сами строчки адреса начали по одной выпадать из головы: сначала индекс, потом номер дома – не то тридцать третий, не то вообще сорок седьмой, – а теперь уже и название улицы, на которой она тогда жила, вспоминается с трудом.” Надо же – Елена Павловна! А он-то считал Цыбу задницей!
– Однако, – пробормотал Юрий, останавливаясь посреди прихожей, – куда же у них тут?..
Из широкого дверного проема справа от него вдруг высунулась сияющая физиономия Арцыбашева.
– Ну, ты куда пропал? – оживленно спросил он.
– Заблудился, – честно признался Юрий. Цыба расхохотался, схватил его за рукав и потащил за собой. Юрий хотел спросить, как это вышло, что его жену зовут так же, как Алену, но было уже поздно: они вошли в гостиную.
Гостиная была вдвое выше прихожей, с какой-то очень современной, вычурно закрученной винтовой лестницей в центре, с галереей наверху и большим камином, рядом с которым торчало чучело рыцаря в сверкающих латах и при полном вооружении. На стенах было полно картин в тяжелых рамах, в углу стояли старинные напольные часы, над камином на специальных крюках был укреплен винчестер с латунным казенником и двумя шестизарядными “кольтами” по бокам. Общее впечатление было такое, словно Юрий вместо жилой квартиры ненароком угодил в зал какого-то довольно богатого провинциального музея, и даже не музея, а скорее антикварной лавки: все здесь было старинное, явно очень дорогое, но подобранное бессистемно и кое-как.
– Ого, – уважительно сказал он. – А как это у тебя получилось?
– Что?
– Да вот, – Юрий указал на потолок, до которого было метров восемь, а то и все десять. – Вот это.
– Это? Элементарно, старик. Покупаешь квартиру, которая над тобой, ломаешь перекрытие… Ферштейн зи?
– Гитлер капут, – искренне сказал Юрий. – Хенде хох унд гебен зи мир айне цигаретте, битте.
– Проходи, проходи, – смеясь, поторопил его Арцыбашев. – Не тушуйся. Только поосторожнее с этим железным дураком, он обожает ронять свою дубину и все время целит кому-нибудь по кумполу.
– Учту, – сказал Юрий и нерешительно повертел в руках букет. – Слушай, а где твоя жена? Надо
– Познакомиться? – Арцыбашев комично вытаращил глаза и вдруг хитро ухмыльнулся, совсем как в школьные времена, когда собирался отмочить очередную шутку. – Зачем вам знакомиться, старик? Вы знакомы сто лет. Да вот и она.
– Где? – внезапно ощутив сосущую пустоту под ложечкой, спросил Юрий.
– Я здесь, – послышалось откуда-то сзади. Юрий обернулся и увидел Алену.
Глава 4
По идее, на протяжении последних трех недель Шубину полагалось жить в страхе и вздрагивать от каждого шороха, обливаясь холодным потом. С блатными, как известно, не шутят, но… Шубин и не собирался шутить. Андрей Шубин сильно сомневался, что у блатных есть чувство юмора.
В свои сорок четыре года Шубин успел приобрести широкую известность как грамотный и изворотливый адвокат, способный с блеском выигрывать даже самые безнадежные на первый взгляд дела. Как правило, он сам определял шансы на выигрыш и брался только за те дела, где мог с высокой долей вероятности гарантировать успех. За всю свою карьеру он ошибся в прогнозах только дважды, и оба раза виноваты были клиенты, утаившие от него жизненно важную информацию. Эти проколы пошли Шубину на пользу, поскольку с тех пор никто из его подзащитных не пытался водить своего адвоката за нос.
Разумеется, ему, как и всякому адвокату, постоянно приходилось напрягать свою совесть, так что в конце концов она совершенно утратила эластичность, не говоря уже о чистоте, и окончательно замолчала, перестав беспокоить его по ночам. В остальном его жизнь складывалась так, что лучше и не придумаешь. Шубину нравилось работать с блатными – не с теми недоумками, которые, отсидев два года за хулиганство, считали себя ворами в законе, а с настоящими блатными, прошедшими огонь, воду и медные трубы и хорошо знавшими, что почем в этом меркантильном мире. Они всегда четко знали, что делают, чего хотят и на что могут рассчитывать, и ни разу не попытались обмануть Шубина, оплачивая счета. Кроме того, они никогда не давали в обиду своих, и через три дня после того, как какая-то бульварная газетенка назвала Шубина адвокатом мафии, ее редактор лично явился к нему в контору с извинениями и вручил Шубину свежий номер своего издания с напечатанным на первой странице опровержением, Вид его показался Шубину нездоровым, и было заметно, что некоторые движения причиняли господину редактору физическую боль.
Все это вовсе не означало, что Шубин был предан своей клиентуре душой и телом. Это были грубые, плохо образованные люди, не понимавшие элементарных шуток и неспособные поддержать разговор. Их уверенность в собственном превосходстве над простыми смертными выводила Шубина из себя, и порой он с трудом сдерживался, чтобы не высказать свое нелицеприятное мнение прямо в глаза какому-нибудь татуированному умнику, взиравшему на него со снисходительной миной.
Три недели назад Шубин закончил очередное дело. Вернее, дело закончилось само собой, поскольку его клиент ненароком откинул копыта прямо в следственном изоляторе. Шубин по этому поводу не переживал: клиент был полным кретином и получил по заслугам.
Дело было так. Мелкий урка по кличке Шарабан, ходивший в шестерках у самого Графа, ни с того ни с сего решил наколоть своего хозяина и стянул часть его денег. Сколько именно он взял. Шарабан и сам не знал, поскольку пересчитать добычу не успел. В любом случае это были совершенно бешеные деньги, с трудом влезавшие в две большие спортивные сумки. Шубин подозревал, что дурак Шарабан взял часть воровского общака, хранителем которого являлся Граф, но так ли это, адвокат выяснять не стал. Единственное, что он попытался выяснить, так это, за каким дьяволом Шарабан по собственной воле сунул голову в петлю. “Бес попутал”, – покаянно ответил на его вопрос Шарабан, но Шубин подозревал, что попутал его подзащитного вовсе не бес, а дешевый героин, до которого-Шарабан был великим охотником.