Один шаг
Шрифт:
Лесник собрал на стол немудреную закуску и все так же на ощупь достал из шкафчика уже знакомую мне бутылку, на этот раз полную до горлышка.
— Разговоры разговорами, а промочить горло не помешает. Правильно я говорю, гости?
— Это можно, — охотно поддакнул дедок.
— Пилиповна! — позвал лесник и, когда старуха легкими шажками вошла в горницу, подал ей стопку. — Пригубь, что ли, за наше здоровье.
Старуха не возражала. Она молча отвесила поклон, приняла из рук лесника стопку и стоя опрокинула ее содержимое в рот.
—
Старуха виновато подняла на нее водянистые глаза и заторопилась из горницы.
— Подумаешь, нашлась хозяйка в доме, — с неприязнью сказал лесник.
Вивея сбросила с плеча деревянный ящичек, с которым каждый раз отправлялась в лес, и ушла за полог, в свой угол.
Отужинав, дедок стал еще более румяным и разговорчивым. Чувствовалось, что ему не раз приходилось выступать на собраниях и делиться своими воспоминаниями то о гражданской, то о Великой Отечественной войне. Но я слушал его в первый раз и старался не проронить ни слова.
— Пиши, пиши, — снисходительно разрешил дедок. — Потом, может, статейку в газете пропечатаешь. Только гляди, чтоб про меня все в точности было, как есть.
Степанович рассказывал долго, я записывал и не услышал, как в горницу вошла старуха. Когда я заметил ее, она уже сидела возле двери в углу. Вид у нее был отсутствующий, морщинистое, маленькое лицо не выражало никакой мысли. Я сразу же забыл о ней.
— Попросите, пускай Степанович про Печеники вспомнит, — тихо сказал мне объездчик.
— Про Печеники вспоминать тяжко, — ответил дедок, и голос его стал глуше.
Но все же он рассказал о трагедии этой маленькой деревушки, затерянной в брянских лесах. Многие ушли из нее в партизаны, и немцы, в отместку, сожгли всю деревушку вместе с оставшимися жителями, не пощадив никого. И когда обмякший, ссутулившийся дедок начал срывающимся фальцетом вспоминать, как задыхались в дыму обгорающие люди, раздался тихий вскрик: это упала навзничь и начала биться в припадке Филипповна.
Вивея бросилась к ней.
Старуха была страшна. И без того безумное лицо ее перекосилось, глаза закатились под лоб, и сухая, седая голова со стуком билась о дощатый пол.
— Да помогите же кто-нибудь! — крикнула Вивея.
Преодолевая отвращение и страх, я подошел к старухе и взял в руки ее несчастную, дергающуюся голову.
— Может быть, водой лицо побрызгать?
— Кажется, нельзя…
Так мы сидели на полу, поддерживая старуху и не зная, что делать, пока припадок не прошел сам собой. Филипповна очнулась, удивленно повела стеклянными глазами и, заметив, что я все еще держу ее голову, отпрянула и попыталась встать. Кое-как мы отвели ее в другую половину дома, большую комнату с жарко натопленной русской печью.
Я с трудом находил место, куда можно поставить ногу — весь пол был загроможден сухими и подсыхающими семенами — крылатками клена, белым пухом тополей, желудями, желтыми сережками берез, липовым цветом и множеством других растений, которые я не разглядел в полумраке. Стены тоже были заняты висевшими на гвоздях пучками ягод и трав.
— Идите, я теперь сама, — сказала мне Вивея.
Она вернулась в горницу через полчаса. Гости уже ушли, лесник сидел, понуря голову, и его лохматые, густые волосы нависли над лбом, как меховая шапка.
— Я ж говорила, Парамон Петрович, что ей нельзя пить, — тихо промолвила Вивея.
— Ты думаешь, это от вина? — невольно спросил лесник. — Не от вина, это — от горя… — Он посмотрел на меня. — У нее сына немцы тоже спалили. Услышала про Печеники, вот и вспомнила свое…
4
Утром, впервые за все дни, я разговорился с Вивеей.
Конечно, Вивея не стала за это время красивее, но я просто перестал обращать на это внимание, наверное, привык. Обычно она вставала раньше меня и бежала к озеру купаться. Я просыпался от ее песни, от визгливого восторга Бушуя, кукареканья рыжего петуха и очередной выходки шпака Козыря.
Сегодня же я встал раньше Вивеи. Она вышла из дома в своей обычной «форме» — трусах и майке, но, заметив меня, застеснялась и, нырнув снова в дверь, возвратилась в светлом платье. Платье ей как будто шло, по крайней мере не так выделялись рыжие волосы и мелкие кругляшки веснушек.
— Купаться идете? — спросил я, чтобы что-нибудь спросить.
— Угу, — кивнула Вивея.
— Можно мне с вами? — Я сам не знаю, как и зачем вырвались у меня эти слова.
Она удивленно улыбнулась:
— Пожалуйста…
— Совсем забыл спросить, как старуха?
— Филипповна?.. Уже в лес ушла.
— Вот как… Я места не знаю, где тут купаться…
Мы вошли в лес, звонкий от бестолкового щебета птиц. Казалось, будто они торопились все рассказать друг другу, пока не наступила дневная жара.
— А зачем это она какое-то варево в горшке кипятит? Петрович мне говорил, будто вы знаете?
Вивея ничего не ответила, и я не понял, известно ей что-нибудь или нет. Впрочем, меня это не так уж интересовало.
Возвратившись на кордон после купания, Вивея, торопясь, схватила свой деревянный ящичек непонятного мне назначения и убежала в лес. Она никогда не завтракала с нами, а брала продукты и варила их в лесу, на своей опытной делянке.
Лесник видел, как мы вместе пришли с озера. Обождав, пока Вивея скрылась за деревьями, он весело подмигнул мне:
— Приворожила? А?
Я искренне рассмеялся:
— Да что вы, Парамон Петрович! Место, где купаться, попросил показать. Вот и все.
— А девка она неплохая, дарма, что некрасивая. Вот институт закончит через год, могут лесничихой поставить… Больше тысячи один оклад…