Один в бескрайнем небе
Шрифт:
Роут наклонился над кабиной, и мы вместе осмотрели ее, начиная с левой стороны. Все приборы довольно точно соответствовали описаниям в наставлении. Изредка Роут отмечал особенности одного прибора, предостерегал от возможных перебоев в работе другого, советовал обращать особое внимание на третьи. Все это должно было помочь мне более умело подойти к самолету, но в первом полете летчику нужно нечто большее — удача. Как бы тщательно вас ни проинструктировали о признаках неисправностей, шансы на то, что вы сразу распознаете их в полете, ничтожны. Непосвященный не почувствует перебоев в работе двигателя — в неуловимых признаках его неисправности, в едва ощутимых изменениях звука его работы новичку разобраться так же трудно, как в таинственных шорохах джунглей. Звуки для него ничего не будут значить до тех пор, пока в один прекрасный день собственный печальный опыт не научит его распознавать опасность, о которой они предупреждают. Неожиданно падают обороты, уменьшается тяга,
— Вероятно, вы уже знаете, Билл, что критическое число М этого самолета равно 0,8. Но все же вы лучше не приближайтесь к этой скорости…
Считая, что он натаскал меня как только мог, Роут предложил:
— Давайте запустим двигатель. Для первого раза я постою рядом с вами. Если неточно отрегулировать подачу топлива, двигатель разорвется, так что куски его долетят до стендов, где испытывают ЖРД.
Роут быстро показал мне последовательность запуска и заставил меня выполнять все операции. Поймав настороженный взгляд механика, он рукой сделал в воздухе круг. Тот кивнул. Теперь мы работали втроем и вместе старались предупредить неприятность. Я вспомнил паренька на реактивном самолете, которого видел прошлым летом.
Быстро, в указанном порядке я поворачивал краны, включал тумблеры и двигал рычагом управления двигателем. Оказалось, однако, что действовал я недостаточно быстро. Моя неопытность была настолько очевидной, что Расти пришлось проделать некоторые операции за меня.
— Нужно действовать быстро, сынок, — терпеливо сказал Роут и решительно включил тумблеры. — Подайте немного топлива в двигатель, а затем подержите его на голодном режиме — иначе вы сожжете либо турбину, либо всю эту проклятую базу.
Теперь топливо поступило в двигатель, спокойное жужжание компрессора сменилось шумом, воскресившим в моей памяти взрыв бомбы, и самолет слегка толкнуло вперед. Повизгивание двигателя постепенно достигло крещендо, и Роут не расслышал моего ответа.
— Желаю удачи.
Я едва разобрал это пожелание Роута.
А он спустился вниз по стремянке и зашагал к ангару, решив, видимо, не наблюдать за моим взлетом. Стремянку убрали. Самолет был в моем распоряжении.
Я немного задержался, ожидая с вышки управления полетами ответа на свой запрос о взлете. Турбореактивный двигатель, словно электрический вентилятор, равномерно жужжал, слегка вибрируя; расходометр уже показывал расход топлива. На земле реактивный двигатель сжигал топливо очень быстро. Но как тихо он работает!
Наконец я получил разрешение:
— Самолет военно-воздушных сил № 777, вам разрешается взлет с полосы номер два-четыре. Ветер с запада, двадцать километров в час, давление 760 мм…
Это привычное сообщение с вышки управления полетами успокоило меня.
Резкий вой двигателя усилился, когда я сдвинул рычаг управления двигателем сантиметра на два вперед. Двигаю рычаг вперед, еще, еще, но двигатель как ни в чем не бывало не увеличивает тягу. Я попробовал тормоза — они отпущены. Почему же самолет стоит на месте? Снова двигаю рычаг управления двигателем вперед. Шум двигателя превратился в пронзительный визг, и самолет медленно двинулся с места. Шасси с передним колесом делало истребитель похожим на игрушечный автомобиль. Я развернул самолет и понесся вниз по рулежной дорожке. «Шутинг стар» и его неуверенный седок, подпрыгивая, неслись по блестящей цементной дорожке, мимо самолетов, на которых запускали или останавливали двигатели.
Привыкнув к транспортным самолетам, я чувствовал себя не на месте, сидя высоко в носовой части маленького резвого истребителя. Мне предстояло вступить в члены клуба молодых летчиков реактивных самолетов. Эта перспектива казалась мне невероятной, почти нелепой, и все-таки она возбуждала меня. Нужно скорее свыкнуться с этой мыслью, так как придется испытывать более сложную машину. Но займемся лучше делом.
Закрыв фонарь и выпустив закрылки, я в последний раз осмотрелся и приготовился вырулить на взлетную полосу. Теперь все неожиданно изменилось. С вышки управления полетами разрешен взлет. И я не мог позволить, как новичок, как ребенок, забавляться новой, грозной игрушкой. Теперь самолет F-80 стал частью общего движения на аэродроме: его появление на взлетной полосе непосредственно затрагивало судьбу других летчиков, находившихся в это время в полете даже на расстоянии сотен километров отсюда. В небе над аэродромом кружились три самолета, с нетерпением ожидая разрешения на посадку. Моя нерешительность здесь, на взлетно-посадочной полосе, заставляла их оставаться в воздухе, а это значило, что хорошо проведенный полет мог закончиться неприятностью. Появившись на старте свободной взлетной полосы, мой F-80 превратился в препятствие на пути непрерывного потока самолетов. Моя машина занимала место, которое необходимо идущему на посадку реактивному самолету. На испытательной базе в любую минуту от находящейся в воздухе машины мог поступить запрос на аварийную посадку, поэтому самолеты должны двигаться беспрерывно. В воздухе моего взлета ждали другие машины.
— Чего ждете, дружок? Ваша очередь взлетать!
— Самолет ВВС № 777, вам разрешается взлет, — повторили с вышки управления полетами.
Последний осмотр давления в гидросистеме, температуры газов за турбиной, давления топлива, масла…
— Что ты там делаешь? Уснул, что ли?
Впереди свободная взлетная полоса. А, черт возьми, надо начинать! Полные обороты, максимальная температура… Я отпускаю тормоза, и меня оглушает визг медленно двигающегося самолета. Живей!.. Но где же похожий на прыжок взлет поршневого истребителя, где неожиданное изменение направления взлета? Вместо этого самолет, обладающий колоссальной скрытой мощностью, величественно катится вперед, словно его подталкивает чья-то гигантская рука. Мне не хватает оглушительного рева винта, врезающегося в воздух, недостает шума, который убеждает, что в твоих руках кое-что есть. Когда работает поршневой двигатель, его слышишь, чувствуешь, а эту малютку… кажется, что она воет и визжит с обманчивой мощью, но на самом деле она в пять раз мощнее истребителей, на которых мне до сих пор приходилось летать. Трудно себе представить, что для достижения этой мощности турбореактивный двигатель нуждается в скорости — в воздушном потоке, и поэтому я поражен тем, что самолет так медленно набирает скорость.
Но вот он движется все быстрее и быстрее, как детская коляска, когда она катится вниз с крутого холма. Скорость растет, и визжание двигателя становится все настойчивее. Настороженно слушаю, хотя не знаю, к чему прислушиваться. Мчусь по взлетной полосе в этой быстро несущейся под уклон детской коляске. Мимо фонаря кабины медленно пробегает куст шалфея. Если бы я взлетал на обычном истребителе, куст шалфея давно проскочил бы мимо. Позади осталась половина длины взлетной полосы. В этой точке самолет AD был бы уже в воздухе на высоте трехсот метров, а я все чего-то жду и бегу, раскачиваясь и вздрагивая. Боже мой, я чуть ли не на полпути к Лос-Анжелосу, а самолет никак не оторвется. Приближается конец взлетной полосы — здесь все должно свершиться. Скорость достигает ста пятидесяти, ста шестидесяти километров… Полоса сменяется пустыней, я плавно беру ручку на себя, и носовое колесо шасси отделяется от земли. Кажется, дорога сразу стала ровной и мягкой. Узкий, обтекаемый реактивный самолет, нежно поддерживаемый плотным, горячим воздухом, покидает пустыню и устремляется в глубину бесконечного воздушного океана.
Самолет плавно набирает скорость и, словно конь с закушенными удилами, стремительно мчится над пустыней, оставляя за собой жалобный визг. Самолет подозрительно спокоен; не чувствуется ни малейшей вибрации, полет напоминает парение. Как яхта под крепким ветром, самолет скользит над пустыней, набирая скорость, накапливая энергию. Указатель скорости показывает 425 км/час, затем 450… 475… 500.
Где же ты была до сих пор малютка? Этого я и ждал. Пятьсот восемьдесят километров в час — наивыгоднейшая скорость набора высоты, как указано на табличке приборной доски. Самолет превосходно набирает высоту под небольшим углом, но не так, как на поршневом, где нос самолета сильно задирается и машина словно цепляется за высоту. Он плывет вверх, а пустыня отступает, тонет. Черт возьми, это замечательно! В воздухе всегда испытываешь восторг, но сейчас он удесятеряется: маленький истребитель показывает превосходные летные данные, а управление им не требует больших усилий — это приятная неожиданность. Вот это полет! Что за дивная игрушка F-80!
Я уже достиг горного хребта, ограничивающего Мохавскую пустыню с востока, и плавным движением ручки делаю разворот. Пустыня и горы еще дальше уходят от меня — я продолжаю набирать высоту. Самолет слегка покачивается, напоминая мне, что моя работа заключается в оценке усилий на органы управления и его устойчивости. Только не теперь. Все слишком великолепно, чтобы чем-либо отвлекаться. Для этих наблюдений у меня еще будет достаточно времени.
Десять тысяч метров… 10 500, 11 000, 11 500 и, наконец, 12 000. Стало холодно. Через комбинезон, в котором я вспотел от жары на далекой земле, холод, словно сотни тысяч пиявок впивается в тело. Самолет летит сквозь свежий, разреженный воздух цвета темного сапфира. Внизу распростерлась добрая четверть штата Калифорния. Прищурясь, смотрю против солнца. Там, впереди, в синеве Тихого океана встает небольшой узкий остров Каталина, что в сорока километрах от Сан-Педро. Из окна кабины справа, километрах в ста шестидесяти, видна гора Уитни. Ее пик сияет на солнце кристаллическим блеском. Какое чистое небо здесь, наверху! Кажется, что и внизу, на земле, все хорошо, все в образцовом порядке. Поверхность земли разделена на квадраты и прямоугольники, расчерчена кривыми линиями. Тишина. Не слышно рева двигателя, не чувствуется вибрации. Все это настолько необычно, что кажется нереальным, словно мечта о полете, которая давным-давно посещала меня — мальчишку — в утреннем полусне и наполняла все мое существо восхитительным чувством опасности и радости.