Один в бескрайнем небе
Шрифт:
Сначала отработка дыхания под давлением с одновременным координированием движений, которые мне придется делать в полете, шла медленно. Дыхание под избыточным давлением само по себе требовало большого внимания, пока оно не становилось почти автоматическим. Во время полета эта автоматичность необходима — ни на секунду нельзя отвлечься от быстрой смены движений, из которых складывается управление самолетом. В одно мгновение может решиться судьба полета. Я должен одновременно и говорить, и дышать под давлением, и выходить из непредвиденных положений, и управлять самолетом. Занимаясь утомительным процессом обратного дыхания, я заставлял себя говорить и одновременно включал и выключал в нужной последовательности различные тумблеры.
Ежедневные полчаса в неудобном высотном снаряжении изматывали меня, раздражали
Ну что ж, на этот раз я сам полез на рожон и, уж если разобьюсь, виноват буду сам. Эта заключительная серия полетов может привести меня в неисследованную область таким беспомощным, каким бывает человек, повисший на конце длинного и хрупкого сука. Она может привести меня туда, где в безоблачном, акварельной голубизны небе самолету грозит опасность рассыпаться на куски, а человеку — бесследно исчезнуть. Инженеры изучали эту область с помощью логарифмических линеек, и не мудрено, что они настроены оптимистически. Но их оптимизм не заражал меня — не мог же я обманывать самого себя. Мы должны были совершить прыжок на полчисла М и достигнуть скорости около тысячи шестисот километров в час. Я решился на эти полеты не без колебаний, но решал все-таки я сам. И как бы ни давил на меня тяжелый груз сомнений, я все равно полетел бы, потому что в этих полетах мне открылось бы что-то новое, а тяга к открытиям у меня всегда была сильнее инстинкта самосохранения.
Новый самолет был задуман как экспериментальный самолет с околозвуковой скоростью. Но каждый раз, когда от него пытались получить немного больше, чем имели в виду сначала, результаты превосходили все ожидания конструкторов. Но теперь перед самолетом было поставлено исключительно серьезное задание: он должен был достичь таких чисел М и таких высот, каких ни один самолет даже не пытался достичь. Что может произойти с самолетом на такой скорости? Какие новые неизученные явления подстерегают там смельчака? Некогда существовал звуковой барьер, который преграждал путь дерзкому самолету, пытавшемуся проникнуть дальше. Какие барьеры нужно преодолевать теперь?
Если «Скайрокет» терял тягу, у него не было иного выхода, кроме снижения. Но если во время вынужденной посадки под ним не было высохшего дна озера, не было и шансов на благополучный исход полета. Вполне реально и возникновение флаттера [23] на расчетных скоростях — коварного явления, наступающего внезапно: вы его слышите, вы его чувствуете, и один из органов управления вашего самолета — элерон, часть хвостового оперения, — разрушается, охваченный действием таинственной силы, до сих пор господствовавшей в неисследованной области, куда мы держали курс.
23
Изгибно-крутильные колебания крыла или оперения (под действием аэродинамических, упругих и инерционных сил), которые при достижении некоторой вполне определенной скорости, называемой критической, имеют быстрое возрастание амплитуды колебаний, могущее привести к разрушению самолета. — Прим. перев.
Начинка «Скайрокета» была совершенно новой, также новы и неожиданны были и те неприятности, которыми он грозил летчику-испытателю, — механические отказы. Машина упорно сопротивлялась своему назначению, а ее создатели не менее упорно добивались, чтобы она подчинилась воле человека. Маленький просчет, незначительная неисправность — и никак не удается завершить тот или иной процесс.
Обо всем этом я думал в послеобеденные часы, лежа у бассейна. Теперь инженерам уже не приходилось подробно консультировать меня. Летное задание было разработано. При его формулировании были решены два важных для глубокого исследования сверхзвуковой области вопроса: на какой высоте и с какой скоростью. Хотя инженеры стремились быстрее выяснить, что там происходит, они не считали
В конференц-зале с классными досками, заполненными цифрами и диаграммами, за длинным металлическим столом состоялся последний предполетный инструктаж. За два часа задачи каждого были проверены и уточнены. Все хорошо знали свои обязанности. Все части задания составили безупречное единое целое.
Теперь события развивались быстро, как образуются летом грозовые тучи. В четыре часа все кабинеты опустели, и мне больше нечего было делать. Передо мной на письменном столе лежало летное задание. Я знал это задание наизусть, так же твердо, как дважды два — четыре, четырежды четыре — шестнадцать.
Какие враги подстерегают меня в полете? Я волновался больше, чем во время войны перед налетом на японцев. Тогда я не был одинок.
Передо мной было три противника: «Скайрокет», неизвестность и я сам. В победе только над одним из них я могу быть уверен, и эту уверенность надо использовать до конца. Я должен подготовить себя к любым непредвиденным неприятностям, не позволять себе теряться. Но могу ли я быть уверен, что не растеряюсь при встрече с каким-нибудь совершенно незнакомым явлением. Я постарался тщательно разработать порядок действий, но если случится непредвиденное, мне придется полагаться только на свой рассудок.
Время, труд, надежды — все было вложено в самолет стоимостью четыре миллиона долларов. И он был передан под мою ответственность. В накуренной комнате слышалось только гудение электрических часов. Четыре тридцать. Надо убить еще полчаса, прежде чем можно будет позволить себе выпить. На мой взгляд, в пять часов было вполне прилично зайти в офицерский бар.
Несмотря на все трудности и опасения, я не жалел, что взялся за выполнение программы испытаний, и только тягостное ожидание полета действовало мне на нервы. Несколько месяцев я крепко держал себя в руках, поэтому предполетные пятнадцать часов не имели уже такого большого значения.
Игер оставил на столе, за которым проходило совещание, журнал «Тайм» с большим портретом Дугласа Макартура, вернувшегося из Японии. Полчаса я убил, просматривая журнал, и теперь мог пойти в бар.
По палящей жаре я потащился в клуб. Там в затемненных комнатах с металлическим запахом кондиционированного воздуха я присоединился у бара к своим друзьям-летчикам. Никто не говорил о своем объекте разработки. У длинной стойки бара не было никого, с кем можно было обсудить завтрашний полет или, вернее, поделиться чувством ожидания этого полета. Здесь не было людей, имевших отношение к нашему проекту. Никто не шутил, как перед боевым вылетом на Сайпане, когда все переживали одно и то же чувство страха, когда Хэл Беллью поднимал рюмку к груди, имитируя слова напутствия, которые обычно произносил Миллер: «Джентльмены, я думаю, что все обойдется без неприятностей». Баз был давно мертв. «Усталые рейдеры Миллера», некогда реальные, как эта минута, теперь больше не существовали. А со временем также канут в вечность и сегодняшний вечер, и завтрашний день, и предстоящий полет.
В завтрашнем полете я буду одинок. И в баре я чувствовал себя одиноким.
Я переходил из одной комнаты в другую по жаре, царившей в офицерском баре и в зале столовой. У стола в дальнем углу сидели Джордж Мабри и Длинный Джон Пит. Я перенес на их стол свой поднос с жареной говядиной, спаржей и салатом. Они были неразговорчивы и сегодня казались мне идеальными соседями по столу. Джордж коротко ответил на несколько моих вопросов о полете, и я вновь мысленно вернулся к полетному заданию. Джон Пит, длинный и худой инженер-электрик, живший рядом со мной на взморье, начал говорить мне об омаре, которого он поймал в конце недели в океане: