Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии
Шрифт:
Я дал маленькой обезьянке имя Волосатик и, когда уезжал с прииска, оставил братьям своего крошечного приятеля на хранение вместе с коллекцией насекомых и другими вещами. На следующее утро вернулся третий брат и привез помпу. Мы возобновили работы. Пришлось целый день собирать и налаживать этот дряхлый механизм. Эвелин — весьма странное для мужчины имя, но именно так его звали — сказал, что насос ему согласились дать лишь при одном условии: за его работой будет наблюдать «механик», которого хозяин пришлет к нам, как только тот возвратится с другого задания. А пока мы откачали из шурфа воду и начали лопатами выбирать из него песок. К вечеру следующего дня мы набросали уже целую гору, а ночью, когда я лежал в своем гамаке, мне пришлось испытать сильнейшее в своей жизни потрясение. Как всегда, мы с братьями в этот вечер много болтали,
Так же неправдоподобны были и всякие легенды о духах. Тут был страшный упырь Даи-Даи, который будто бы прятался по ночам на берегу рек и перекусывал глотки беззаботным путешественникам, и злой дух Свистун, который неотразимыми трелями увлекал свои жертвы в мрак джунглей, навстречу страшной гибели. Но наиболее мерзким созданием был Потрошитель, еще один речной дух, который предстает перед купающимися в образе получеловека, утаскивает их под воду, а там для полноты картины выгрызает им животы…
Менее омерзительны, но так же опасны для людей Мэйдагас — духи-женщины (и в этом деле не обходится без женщин), которые появляются перед старателями-одиночками в самых соблазнительных позах, увлекают их на освещенные луной поляны и превращают в деревья. Наслушавшись таких историй, я подумал, как же удивительна та сила, которая гонит людей к алмазам, если они могут преодолеть свой суеверный страх и целые месяцы, а иногда и годы оставаться в сумрачных джунглях, где, по их убеждению, обитают эти страшные духи…
В ту ночь все вокруг было просто создано для этих разговоров о духах. Луна зашла, кругом царил непроглядный мрак. От костра осталась лишь кучка едва тлеющих угольков. Прислушиваясь к ночным шорохам и всматриваясь при слабом мерцании керосиновой лампы в колеблющиеся тени, я без труда мог вообразить, как из темноты вдруг появляется страшный призрак. Язычок пламени стал совсем маленьким, потому что в лампе выгорал керосин. Внизу, у речки, квакали лягушки, шелестела высокая трава — кто-то осторожно пробирался сквозь нее. Призрачной стайкой над чащей пролетали мерцающие светлячки, а около угасающей лампы порхали огромные бабочки…
Я задремал. Не знаю, спал ли я несколько часов или несколько минут, когда вдруг проснулся от какого-то внутреннего толчка. Было все еще темно, но на моих веках играл свет. Я открыл глаза и вдруг увидел прямо перед собой другие глаза. Казалось, что они горели красным огнем. Сверху на меня смотрело лицо в шрамах, самых ужасных, какие я только видел, кошмарное лицо, окруженное ореолом желтоватого света!
С диким воплем выскочил я из гамака, так же громко завопил и «призрак». Братья тут же вскочили на ноги и бросились ко мне с фонариками и мачете в руках, но я уже уразумел, что схватился с живым существом из мяса и крови. Когда мы наконец расцепились, то наш приятель-призрак оказался просто тем самым негром, которого хозяин «мастерской» послал к нам присматривать за помпой… По дороге он задержался, чтобы выпить с приятелями в каком-то лагере ниже по реке, и добрался до нас только к полуночи. Нетвердо держась на ногах, он ощупью бродил от одного спящего тела к другому и при слабом свете фитилька, вставленного в горлышко бутылки с керосином, старался разыскать старшего брата. Никто из нас особенно не пострадал, если не считать синяков, полученных мной при падении с гамака, да темных пятен на горле нашего приятеля, когда я бессознательно вцепился в него. Но не будь я так сильно испуган, этот парень, вероятно, был бы убит. А он даже и не догадывался, как легко мог бы получить пистолетную пулю в лоб… После этого случая о духах мы больше не говорили. «Призрак» наш оказался одним из самых славных негров, каких я только встречал. Мне не удалось узнать, почему он так страшно изуродован, но это увечье его совершенно не волновало. Он, кроме того, косил на один глаз, зато телосложение у него было крепкое. Братья, хорошо знавшие парня, называли его Болотный Глаз, и другого имени я не слыхал ни разу. Когда он бывал пьян, что случалось совсем не часто, то болтал всякую чепуху, а в трезвом виде был отличным товарищем и очень мне нравился.
На следующий день мы продолжали рыть шурф. Когда мы в полдень ели свой неизменный рис с соленой рыбой, картошкой и сушёными креветками, из леса вышел какой-то оборванец, еле держась на ногах, и остановился невдалеке от нас. Это был метис, одетый в грязные лохмотья. Он казался живым мертвецом, его темные глаза горели лихорадочным блеском. Не успели мы к нему подскочить, как он тяжело грохнулся на кучу камней, порезав лицо и руки. Когда мы его подняли, он был в крови, а одна половина его лица страшно перекосилась, видимо от паралича… Идти он не мог, и нам пришлось отнести его под тент, где мы обедали. Насколько я мог понять, человек умирал. Это был первый случай, когда я столкнулся с бешенством, вызванным укусом летучей мыши.
Он лежал без сознания, но мы ничем не могли ему помочь и только перевязали порезы и ссадины. Его следовало отправить в Знаку, где можно было достать сыворотку от бешенства, однако, по словам братьев, она помогала лишь в начальной стадии болезни. Братья сказали, что во вторую половину дня в лагерь должен заехать государственный фармацевт на пути в Курупунг. Он появлялся здесь каждую неделю примерно в один и тот же день и час, и мы решили, что лучше оставить больного на месте и привезти потом к нему фармацевта, чем мучить его долгим и трудным переездом в лодке к нашему постоянному лагерю.
Да это было бы и бесполезно, как потом оказалось. Час проходил за часом, а катера фармацевта все не было (позже мы узнали, что он не смог достать бензин). К вечеру у больного начались судороги, он упал на пол с койки, которую мы для него устроили, и бился в конвульсиях, с пеной на губах… Через несколько минут он умер.
На следующий день Болотный Глаз и Гектор отправились с его телом на небольшую почтовую станцию на реке милях в десяти отсюда и оставили его там до прибытия фармацевта. Позже я узнал, что фармацевт приехал лишь через неделю. Труп за это время разложился, и его зарыли на берегу реки. Говорили, что человек, копавший могилу, был сильно пьян и потом не мог вспомнить, где это место. Больше я ничего об этом не слышал.
Мы рыли шурф еще два дня, а потом принялись за промывку и просеивание. Приготовления оказались сравнительно простыми. Стенки шурфа надо было дополнительно укрепить бревнами. Кроме того, мы соорудили несколько бревенчатых помостов, расположенных друг над другом, чтобы можно было выбрасывать песок постепенно, передавая его с одного «этажа» на другой по мере углубления шурфа. Когда весь рыхлый песок был удален из шурфа, мы стали ждать, чтобы он наполнился грунтовой водой, а потом перебросили через яму два шеста для установки «грохотов».
На шестах был закреплен желоб, называемый здесь «том», — продолговатый деревянный ящик, несколько напоминающий гроб и примерно такого же размера, но открытый с одного конца. Он располагался над самой водой слегка наклонно, так что его открытый конец был ниже закрытого. В пазы у открытого конца был вставлен лист железа с просверленными в нем отверстиями, а в воду погружен высокий ящик, привязанный как раз под нижним концом «тома» так, чтобы в него попадал тонкозернистый алмазоносный песок. Мы кидали лопатами в «том» крупные куски покрытого глиной кварца и песка, с силой терли их о лист железа с помощью инструмента, похожего на садовую мотыгу, и все время лили туда воду из сильно помятого ведра.