Одиночество Новы
Шрифт:
Jessica Sorensen
Breaking Nova
Copyright © 2013 by Jessica Sorensen
Издательство АЗБУКА®
Пролог
Иногда я думаю, что бывают такие воспоминания, которые наше сознание не желает воспринимать и при определенном усилии сможет замазать эти картинки, отгородиться от них, заглушить боль, связанную с увиденным. Если не противиться этому, то глухое бесчувствие поглотит все до последней искры жизни в душе. И в конце концов от человека останется одно лишь тусклое воспоминание.
Я не всегда
– Никто на свете ничего за тебя не сделает, Нова, – говорил он, когда мы лежали на холме у нас на заднем дворе и смотрели на звезды. Мне было шесть лет, я была счастливой и немного наивной – слушала раскрыв рот, словно сахар горстями глотала. – Но если ты чего-то очень сильно захочешь и не поленишься как следует потрудиться, тогда для тебя не будет ничего невозможного.
– Ничего невозможного, – повторила я, повернув к нему голову. – Даже если я захочу стать принцессой?
Отец улыбнулся в темноте, и он выглядел по-настоящему счастливым.
– Даже принцессой.
Я заулыбалась, глядя в небо, и стала думать, как чудесно ходить в бриллиантовой короне, и в розовом платье с блестками, и в таких же туфельках на высоком каблуке. Я бы тогда все кружилась и смеялась, и платье кружилось бы вместе со мной. Мне и в голову не приходило задумываться о том, что это значит в действительности – быть принцессой, и о том, что на самом деле мне ею никогда не стать.
– Земля вызывает Нову! – Мой парень Лэндон Эванс машет рукой перед моим лицом.
Я отрываю взгляд от звезд и поворачиваю голову набок, чтобы посмотреть ему в глаза.
– Что такое?
Лэндон смеется, однако смех у него выходит какой-то неестественный, словно бы не к месту. Но с ним часто так. Лэндон – художник. Он говорит: чтобы вложить всю свою боль в картины, приходится постоянно носить ее с собой.
– Ты где-то в облаках витаешь.
На крыльце горит флуоресцентная лампочка, и в ее свете медово-карие глаза Лэндона кажутся черными, словно уголь, которым он рисует свои эскизы.
Я переворачиваюсь на бок и кладу руки под голову – теперь я могу смотреть на него по-человечески.
– Извини, просто задумалась.
– И глубоко задумалась, судя по твоему лицу. – Лэндон тоже переворачивается на бок и подпирает рукой подбородок, пряди иссиня-черных волос падают ему на глаза. – Хочешь об этом поговорить?
– Нет, – качаю я головой, – разговаривать что-то не тянет.
В ответ Лэндон улыбается чуть заметной, но искренней улыбкой, и моя грусть тут же испаряется. Это одно из тех качеств, которые я особенно люблю в Лэндоне. Он единственный человек в мире, который может вызвать у меня улыбку, не считая моего отца, но отца уже нет в живых, так что улыбки для меня теперь редкость.
Мы с Лэндоном были лучшими друзьями, пока не стали встречаться с полгода назад, и, наверное, поэтому мне с ним так хорошо. Прежде чем в дело вступили всякие там поцелуи и гормоны, между нами установилась более прочная связь. Конечно, нам всего по восемнадцать, мы еще и школу не окончили, но иногда, когда я сижу одна в своей комнате, представляю нас через годы – все еще влюбленных друг в друга, а может, уже готовящихся
– Я видела ту картину, что ты написал для проекта по живописи, – говорю я и убираю ему волосы с глаз. – На стене у мистера Фелмона висела.
Лэндон хмурится. Он всегда хмурится, когда разговор заходит о его картинах.
– Совсем не то вышло, что я хотел.
– Кажется, тебе было грустно, когда ты ее писал, – говорю я и опускаю руку на бедро. – Но у тебя же все картины такие.
Последние искорки радости пропадают с его лица, Лэндон переворачивается на спину и переключает внимание на испещренное звездами небо. Он долго молчит, и я тоже переворачиваюсь на спину и не пристаю к нему больше – понимаю, что он ушел в себя. Лэндон – один из самых печальных людей, каких я знаю, и отчасти поэтому меня тянет к нему.
Мне было тринадцать лет, когда Лэндон переехал в дом напротив, через улицу. Когда я его в первый раз увидела, он сидел под деревом у себя во дворе и что-то черкал в альбоме, и я решила подойти и познакомиться. Это было вскоре после того, как умер мой отец, и я, вообще-то, сторонилась людей, но Лэндон… Что-то в нем было.
Я перешла через улицу – ужасно стало любопытно, что он там рисует. Я остановилась прямо перед ним, Лэндон поднял голову, и меня поразило, сколько боли в этих медово-карих глазах – какое в них страдание и душевная мука. Никогда я не видела таких глаз у моих сверстников. Хотя я и не знала, откуда эта боль, но сразу поняла, что мы подружимся, потому что Лэндон с виду был такой же, какой я ощущала себя внутренне: словно меня разбили на части и эти части никак не соединить. Мы и вправду стали лучшими друзьями – и даже больше чем друзьями. Мы были почти неразлучны, не могли жить друг без друга, и мне всегда очень-очень плохо без него. Когда Лэндона нет рядом, я ощущаю себя потерянной и лишней в этом мире.
– У тебя никогда не бывает такого чувства, что мы все просто заблудились? – спрашивает Лэндон, снова вырывая меня из моих мыслей. – Просто бродим по земле и ждем смерти.
Я закусываю губу, задумавшись над его словами, и высматриваю на небе Кассиопею.
– Ты что, правда так думаешь?
– Не знаю, – произносит Лэндон; я поворачиваю голову и вглядываюсь в его безупречный профиль. – Но иногда я не могу понять, в чем смысл жизни. – Он умолкает и, кажется, ждет моего ответа.
– Не знаю. – Я ломаю голову, что сказать. Но не могу придумать ничего внятного, разумного, чтобы развеять его мрачные мысли о смысле жизни, и просто говорю: – Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, Нова, – отвечает он, не глядя на меня, а затем протягивает руку, находит в траве мою ладонь и переплетает наши пальцы вместе. – И это правда. Я люблю тебя.
Мы лежим, затерянные в ночной тишине, и смотрим, как мерцают и гаснут звезды. Так спокойно и в то же время тревожно, потому что я никак не могу отключить мысли. Я беспокоюсь за Лэндона, когда на него находит такое угнетенное состояние. Как будто он удаляется в свой маленький мирок, сотканный из угрюмых мыслей и мрачного будущего, и мне не достучаться до него, сколько бы я ни старалась.