Одиночка. Трилогия
Шрифт:
Только приблизившись, я понял, что у них серьезный разговор. Лицо у Боба было очень напряженное: он изо всех сил сдерживал гнев.
– Извините, – вместо приветствия произнес я, когда они повернулись ко мне. Зря я сюда пришел. – Хотел подышать воздухом.
– Молодец, – сказал Боб.
– Я пойду.
– Посиди с нами. – Даниэль придвинул к себе пластиковый стул. Разбитые губы сильно опухли, поэтому он говорил немного неразборчиво.
– Спасибо, – поблагодарил я, разворачивая стул к реке. Я не знал, как обращаться к нему: святой отец или Даниэль, или как–то еще. – Наверное, больше таких бурь не будет.
– Посмотрим, – сказал Боб. Он налил мне из термоса стакан горячего кофе – сладкого, с молоком. – Выспался?
– Да, отоспался как следует.
Даниэль, пусть изуродованный, сохранил открытый, дружелюбный взгляд, а вот лицо Боба в холодном утреннем свете могло напугать кого угодно: он смотрел так, будто не ждал от этого мира ничего хорошего. Мне подумалось, что судьба дала ему второй шанс, сведя с Даниэлем. Без провидения точно не обошлось.
– Я, пожалуй, сегодня вернусь в зоопарк, – выговорил я, уставившись на волны. Оба мужчины молчали. Затем Даниэль, посмотрев на меня и вновь повернувшись к реке, с улыбкой сказал:
– Ты можешь оставаться с нами, сколько пожелаешь. Я не имею права и не хочу давить на тебя, просто знай, что тебе всегда будут рады. Решай сам.
– Спасибо, – поблагодарил я, глядя на вьющийся над кофе дымок. – Даниэль, как вы себя чувствуете?
– Все в порядке, не переживай.
Снова наступила тишина.
– Что тебя беспокоит? – спросил Боб. Вблизи было видно, что он страдает: по–настоящему, почти до слез. Наверное, вчерашний случай разбередил старые раны. Мне казалось, что он видит меня насквозь, читает, как раскрытую книгу – и форма глаз, их цвет были тут ни при чем. Может, он тоже кого–нибудь убил? И теперь узнавал себя во мне? Видел во мне больше, чем я осмеливался признаться самому себе?
– Поговори с нами. Мы выслушаем тебя, – сказал Даниэль.
Я кивнул, но не знал, как сделать признание, какие слова выбрать.
– Просто вчера…Вчерашняя драка напомнила мне о том, что я совершил…
– Мы все что–нибудь совершаем, – сказал Боб.
– Я имею в виду другое.
– Мы знаем, что ты имеешь в виду. – По тому, как Боб сказал это, я понял, что он действительно знает.
Но я по–прежнему не мог заставить себя произнести вслух страшные слова. И я заплакал, не в силах сдерживаться, но стараясь хотя бы не всхлипывать слишком громко. Боб взял у меня стакан. Я прислонился к нему, а он положил руку мне на голову – заботливо, осторожно. Несколько минут я ревел, а потом сделал глубокий вдох и взял себя в руки. Под ногами образовалось мокрое пятно от слез и соплей. Даниэль протянул мне салфетку.
Я поблагодарил его. Еще пять, а может, и десять минут мы просидели молча. Только мы и неукротимые стихии. А казалось, что прошло несколько часов, – так было хорошо и спокойно, будто вчера вечером ничего не случилось. Даниэль с Бобом налили себе еще по стакану кофе и терпеливо ждали, пока я решу, что мне хочется и что нужно рассказать.
– Я убил одного Охотника, – наконец сказал я, признаваясь не только им, но и себе. – Он шел ко мне, был совсем близко. Мне пришлось…пришлось…тогда казалось, что по–другому нельзя…
Я смотрел в пол сквозь расставленные трясущиеся пальцы рук – рук, которыми я убил человека. Боб кивнул.
– Мне казалось, что выбора нет. Но выбор всегда есть, правда? Он или я. Я выбрал и убил его, вот так.
– Бог готов простить каждого, кто ищет…
– Мне не нужно прощение. – Я вскинул глаза на Даниэля, и тут же мне стало стыдно за свой тон. Он не осуждал меня, не жалел, не сочувствовал: всего лишь понимал. Мне предстояло жить со своим поступком, помнить о нем, самому нести свою ношу. О некоторых вещах не стоит говорить вслух вне зависимости от того, веришь ты в Бога или нет. – Я…хотел, чтобы вы знали, что я переживаю. Каждый день думаю об этом. Вижу его лицо, слышу выстрелы. Не могу уснуть и думаю об этом человеке. Он преследует меня, потому что я совершил это, я и никто другой.
– Твои поступки в будущем помогут смыть с себя вину, – сказал Даниэль тихим, размеренным, совершенно будничным голосом, и сразу стало спокойнее. – Ты совершил злое дело и признал это. В будущем ты получишь шанс искупить свой грех, поэтому не нужно мучить себя день и ночь.
– Спасибо.
– Если мы признаем наши грехи перед Ним, – заговорил Боб, вероятнее всего повторяя слова, слышанные от Даниэля, и я не понял, относились они ко мне или к нему самому, да это и не имело значения, – Он сумеет простить нас, сделать лучше и чище.
Я кивнул, но не мог избавиться от чувства, что обманываю их Бога: я протянул руки за подношением, ожидая многого, только вот за что? Ведь я никогда ничего Ему не давал. А если я сейчас примкну к ним, то просто–напросто признаю поражение, разве нет? Может, я не просто был одиночкой: я хотел им быть?
– Сегодня я уйду. Нужно вернуться к девочкам, продумать, как мы будем выбираться из города.
Боб кивнул и посмотрел на небо.
– Погода портится. У тебя не получится много пройти.
Я встал, осмотрелся. Он был прав. Поднимался сильный штормовой ветер, рассветное небо потемнело, стало почти черным.
– Может, поедешь с нами? Подбросим тебя на пару кварталов.
– Вы поедете за продуктами?
Даниэль одобряюще посмотрел на Боба, и тот сказал:
– Мы планируем проверить кое–что, присоединяйся.
– Вы надолго?
– Нет. Обещаю, ты не пожалеешь о потраченном времени.
10
– Джесс, смотри внимательно, – сказал сидящий за рулем Боб.
Мне нравилось ехать в высокой, надежной машине. Боб взял в поездку дробовик, и от этого было еще спокойнее. Ветер поднялся такой, что в воздухе летали куски всякого мусора, то и дело попадая по кузову и по кабине.
Через четверть часа «Форд» затормозил возле церквушки. Боб заглушил мотор, но мы не стали сразу вылезать: еще какое–то время посидели внутри, наблюдая за улицей. Наконец, Боб решил:
– Все чисто, один снег кругом. Кто в такую погоду станет шататься по улицам?
Будто в подтверждение его слов ветер легко пронес по улице прямо перед нами огромную пластиковую корзину.