Одинокая лисица для мажора
Шрифт:
– А кем хочешь, чтобы был?
Я на это только закатила глаза. Ну смешно же.
– Вещи отдай, и адье, – вернулась на исходную позицию.
– Пошли! – Он схватил меня за руку и поволок совсем не к выходу. Мы прошли весь зал, свернули в какой-то коридор, где он стал толкать идущие подряд запертые двери, пока одна не распахнулась. Он затащил меня в небольшое помещение с тусклой лампочкой и захлопнул дверь. Кто бы мне еще сказал, почему я с ним иду, а не вырываюсь и не отбиваюсь.
– Бля, заманался я перекрикиваться, – сказал, отпуская, и привалился к стене спиной, складывая руки на груди. – Ну, и какого хрена?
– Я не…
– Обязана отвечать, потому как мой статус по отношению к тебе “никто и звать никак”, это я и так уже уловил, – перебил он. – Тут пока возражений не имею, против правды не попрешь, однако это не ответ на мой вопрос. Поэтому повторюсь: какого хрена тебя подхватило, Лиска? Танька взбесила?
– Не без того, – вырвалось само, до того как сообразила, что делаю именно то, чего не собиралась – держу перед ним ответ. – Но ты – гораздо больше.
– Пояснительную бригаду!
– Думаю – бессмысленно.
– А ты, как я погляжу, любительница сразу делать выводы, причем маловато вникая в суть. Итак, дело во мне и Таньке, так?
Да сто лет вы не вперлись мне никуда оба! И ты, и Танька твоя!
– Дело в том, что ты там вел себя как конченый урод! Если что-то когда-то было с девушкой, и как бы вы потом ни расстались, у тебя нет права вот так гадко проходиться по ней, тем более в присутствии посторонних!
Его светлые брови приподнялись изумленно, а потом он усмехнулся, как мне почудилось, слегка разочарованно.
– Во-первых, ты с чего взяла, что у нас что-то было? Я тебе сразу сказал, что свой агрегат не на помойке нашел, чтобы совать в отверстия, сильно приближенные к сквозным. Во-вторых, ты откуда такая вся правдолюбка и поборница справедливости на голову мне свалилась?
– Что?
– Права во всем – вот что. Я повел себя как кусок говна. И то, что я он и есть по жизни, не оправдание.
Я слегка опешила. И нет, хренушки поверила с ходу. Уставилась в его наглые зенки, выискивая там признаки очередной хитрой насмешки надо мной. Но нет. Походу, он серьезно это. И почему-то стало неловко. Чего подорвало-то вообще? Было бы с чего. И дело мне в принципе какое? Вот же пьянь в завязке, с резьбы слетевшая.
– Ну… не такой уж и кусок говна окончательный, если хотя бы способен это признать, – пробормотала, чувствуя, что щеки горят. И осознавая, что мы одни и стоим так близко. Все же забористое пиво. В тачке-то его мы тоже без свидетелей были, но что-то нигде не припекало.
– Фигня. Я просто подлизываюсь, потому что не могу допустить срыва моего коварного плана по твоему соблазнению сегодня. – Тон Каверина изменился на легкомысленный, но вот лицо оставалось сосредоточенно серьезным, и взгляд он мой не отпускал. – Так что скажу что хочешь и признаюсь в любых грехах. Про то, что в любви и на войне все средства хороши, слыхала же. Тем более девушки очень любят плохих парней, поэтому можно не скромничать и приписать себе парочку несуществующих пороков.
– А такие есть? – Ну же, самое время оборвать этот наливающийся странной завораживающей тяжестью визуальный контакт. Только не выходит.
– Так я тебе и сознался! Мы еще не настолько близки, Лисица моя, чтобы я так откровенничал. Ну что, мир? Или мне пойти попросить прощения у Таньки?
– Тут уж на твое усмотрение, – я таки сумела отвести глаза, но ощущение его нарастающей близости никуда не пропало.
– На мое усмотрение я считаю, что наше примирение следует скрепить поцелуем. Понимаю, банальщина, но что поделать, традиция. А традиции нарушать не стоит, тем более такие приятные.
Ну этого и стоило ожидать, неспроста же он меня в этот укромный угол заволок. Бля, неужели есть девушки, что соглашаются на секс вот так, походя, в какой-то кладовке? Да о чем это я?! Мне как прохладой в лицо повеяло, разгоняя обернувшую плотным покрывалом жару.
– Это где же такие традиции? – шагнула я на всякий случай ближе к двери и вздрогнула, когда Антон встал у меня за спиной. Не хватал и не удерживал, но так близко, что у меня спина окаменела, а в голове зашумело тревожно и хмельно одновременно.
– У нас. У тебя и меня. Так что насчет примирительного сек… – он опустил голову, выдыхая прямо у моей шеи, но все же не прикасаясь, – о пардон, пока исключительно поцелуя?
– Дружеского и невинного, само собой? – Я схватилась за ручку двери, поймав себя внезапно на том, что голова, как сама собой, стала крениться набок, давая ему больше пространства. Это что такое вообще опять?!
– Это смотря куда целовать и как там дальшей пойдет. – Голос Каверина просел, и его губы коснулись наконец моей кожи, едва-едва, но я отчего-то вздрогнула, или, скорее уж, дернулась, как от колкого разряда, да так, что стало стыдно за себя. И как всегда у меня – где стыд, там и злость.
– То есть имеются разные варианты? – спросила, заставив голос звучать насмешливо и вызывающе.
– Множество. – Кончики его пальцев легли поверх моих, вцепившихся в ручку двери, и он неторопливо повел ими вверх к локтю, ни на самую малость не усиливая нажима, и теперь во мне будто что-то зашаталось. Вроде как некое ребро жесткости дало резкую слабину.
– А ты уверен, что речь ведешь именно о невинных и дружеских поцелуях? – Я пристально уставилась на его пальцы, скользящие по моей руке, словно реальная картинка могла мне помочь справиться с тем, что происходило внутри. Помочь понять, почему это в принципе происходит и я позволяю это.
– Уверен, что пока говорю исключительно о поцелуях. – Новое касание-призрак его губ, и я прикусила невольно свою нижнюю. Если его практически и нет, то отчего ощущается едва ли не ожогом? И с каких пор ожоги бьют в башку сильнее, чем то пиво после долгого сухостоя.
– Да неужели?
– Не веришь? Испытай меня. – Его пальцы добрались до моего плеча и неторопливо двинулись в обратный путь, а Антон потерся носом о мою скулу, обжигая рваными выдохами щеку.
– Это как же?
– Ты даешь добро на поцелуй, а потом сама же и оценишь степень его невинности. – Губы задели мочку уха, а мне щекотно и дико приятно, и почему-то заныла грудь. И хмелею все сильнее.