Одинокие

Кубанцев Константин

– Что случилось?

Ему было лет двадцать пять. Не больше. Лицо, густо покрытое потеками засохшей крови, обильно впитавшей в себя перед тем, как затвердеть и превратиться в коросту, пыль и грязь, казалось, непоправимо деформированным. Правая половина его отекла, и этот отек нарастал, и Родионов понял – сюда пришелся удар. Глаз с этой стороны уже не открывался. Левое глазное яблоко вращалось и закатывалось, и уводило зрачок в сторону, все дальше и дальше, в поле периферийного зрения, и казалось, что он ждет или ищет кого-то, кто должен появиться сбоку или, возможно, из-за спины… да, взгляд – блуждал

и, скользя по Родионову, на него не реагировал, словно он, Павел Андреевич – плотный, отнюдь не маленький мужчина, стал прозрачным, бестелесным. Сломанный нос – распухший, неровный, он был синхронно сдвинут в том же направлении, куда был наведен зрачок уцелевшего глаза, и это было бы смешно, если бы… Изуродованный, грязный, одноглазый – он был страшен.

И, наконец, самое важное, что наспех сумел в этот момент отметить Родионов – на лбу справа, под коркой, покрывающей ссадины, вмятина! Она становилась особенно хорошо видна при повороте головы, когда природная выпуклость его лба – слева направо – уплощалась. Сначала до ровной площадки шириной несколько сантиметров, а потом – темнела, словно вбирала, всасывала в себя тень там, где было углубление в кости, которого в норме быть не должно.

«То ли фронтальная пазуха проломлена, то ли вообще, лобная кость», – решил Родионов и повторил свой вопрос, легонько встряхнув при этом незнакомца:

– Так что же случилось?

Бессмысленный взгляд, тремор, что передавался по плечевой кости, как по бамбуковому шесту, – в ответ.

– Ух, ты, как его, – мысленно посетовал Родионов. – Что-то надо предпринять.

До своей «родной онкологии» было, конечно, ближе.

«Э-э, нет, не по профилю», – рассудил Родионов и направился в сторону БЭМП 4 . До нее было дальше метров на триста.

– Да уж ладно, доберемся, – невесело усмехнулся Родионов и повел своего нежданного протеже туда: осторожно, побаиваясь не удержать его или упасть вместе с ним.

4

1 Больница экстренной медицинской помощи

– Вот и добрались, – вздохнул Родионов с облегчением через несколько минут. В приемном покое БЭП, весело болтая друг с дружкой, курили сразу четыре медсестры. Он представился и в ожидании дежурного доктора занял единственный стул, что стоял рядом с кушеткой, на которую уложили пациента.

«Ушел пораньше, …мать!» – подумал Павел, втискиваясь в переполненный салон троллейбуса.

Прошло сорок пять минут и значительная часть сотрудников сразу нескольких больниц, расположенных неподалеку друг от друга, к этому времени освободилась. Наступил час пик.

И более этот эпизод для Павла Андреевича Родионова ничего не значил.

Второй план. Глава 3. Пустая квартира. Вероника

Кап, кап, кап – негромко, дробью. Капает из крана вода. Кап, кап-кап – будто тикают часы, будто бьется крошечное сердечко. Никто не слышит. Потому-то – и страшно.

Каждая капелька, а все они на подбор – одинаковой формы и веса, звучно разбивается о металл, превращаясь на миг в вулканический кратер. Со временем короткий щелкающий звук удара воды о металл, знакомый каждому, доводящий порою до бессонницы, до истерики, меняется. И он уже, по своей сути, и не удар, всхлюп-всхлип. Будто кто-то плачет.

Хлюп. Хлюп. Хлюп. Вторую неделю.

Сток плотно закрыт пробкой, и вода постепенно набирается. Капля за каплей. Секунда за секундой. По капельке, но неуклонно! Процесс скучен, но неумолим в своем конечном результате – когда-нибудь объем излившейся воды непременно превысит объем чугунной емкости, в которой покоится Она. Вторую неделю. Восьмой день. В своем последнем одиночестве. Её лицо – под водой. Мертвые глаза, в день смерти сгоревшие и высохшие, вновь омыты и увлажнены вдоволь. Они так и не восстановили свой блеск: живой, естественный. Что умерло – то, значит, умерло.

Жур-р, жур-р. С края ванны полился ручеек. Но пока никому нет дела до озера мертвой воды, что в необитаемой квартире-гроте на затерянном плато пятого этажа в доме-замке, что затерялся посередине равнодушного города. И гулкая пустота привыкла к своему обитателю.

Квартиру взломали, когда неудержимый поток воды стал изливаться с потолка квартиры, расположенной на этаж ниже, ввергая в неистовое возбуждение в ней проживающих. На двадцать третий день от смерти.

Запаха почти не чувствовалось. Видно, его приглушил слой воды, покрывающий почти всё тело. Вот только от ног, свешивающихся через край ванны…

Сосед снизу, инспирировавший проникновение – главный моторинг этого события, сам по себе солидный мужик сорока пяти лет, прораб и дачник – круглый живот, боксерской грушей выпирающий над резинкой просторных семейных трусов, обширная лысина, обведенная ободком рыжеватых, коротко остриженных волос, наподобие аккуратной иезуитской тонзуры, и мешки под глазами, рвавшийся в квартиру к своим неосторожным соседям как на последний решительный бой, желающий «разобраться», «добиться своего» – враз притих и похудел, когда увидел эти ноги.

Извлекли. Осторожно, осторожно, чтобы, не дай Бог, Оно не расползлось и не распалось, чтобы не отвалились колени, удерживаемые наполовину прогнившими связками, чтобы головка плечевой кости, легко раздвинув мягкие, как вареные-разваренные мышцы плеча, не выскочила бы вдруг наружу, неукрощаемо перемещаясь, невправимо вывихиваясь – уключина, не попадающая в паз, чтобы шея, уже непрочная и ненадежная, как высохшая ветка, что все еще хранит свою форму, вводя в заблуждение дереволазающее поколение дворовых пацанов, не обломилась бы неожиданно, отчленяя отяжелевшую голову. Извлекли. Упаковали в черный водонепроницаемый мешок и увезли. А воду спустили.

И только пучки спутанных волос по стенкам ванны, забившие слив, среди них легко было различать волосы головные и лобковые, да пятно слизи, натекшее с ног. Зловещий, сводящий с ума интерьер.

Второй план. Глава 4. Мухин и Петрович

Грубых повреждений, переломов, разрывов или исчезновения органов – обнаружено не было. Вследствие чего наступила смерть – оставалось неясным. Но, учитывая состояние тела, в этом, собственно, не было ничего удивительного, и неопределенность подразумевала под собою естественную причину.