Одинокий путник
Шрифт:
Лешек – дар божий... В придачу к никчемно-умилительной внешности, отрок имел поистине ангельский голос. Паломники, которые в жизни монастыря всегда играли немаловажную роль, в первую очередь, внешнеполитическую, впадали в религиозный экстаз, слушая его пение, и пускали сладкие сопли. Что говорить, и сам Дамиан, слушая волшебное пение ребенка, чувствовал, как нежно ломит грудь, и как обрывается дыхание, и влажные глаза сами собой поднимаются к куполу церкви... И это тоже приводило архидиакона в бешенство – ему казалось, что не он, тогда инспектор приюта, имеет полную власть над приютским мальчиком, а тот владеет его душой.
Пустынь не владела ни одной из святынь, являющих миру чудеса: ни исцеляющих мощей, ни целебных источников, ни чудотворных икон в обители не было. Хотя богомаз имелся, и неплохой, а иконы его украшали церкви не только на землях монастыря, но и далеко за их пределами, однако ни одна из них не мироточила, не помогала от болезней, не спасалась сама собой от пожаров – в общем, никаких волшебных странностей не обнаруживала.
Но, несмотря на это, Пустыни было чем привлечь знатных прихожан – монастырь славился своим хором. Его наставник – экклесиарх Паисий – обучался у греков, на Афоне, и сам когда-то обладал хорошим голосом, но основная его заслуга состояла в том, что он умел найти способных учеников, обучить их крюковой грамоте, поставить голос: пел его хор чисто, слаженно и красиво. Настолько красиво, что послушать его приезжали бояре из самого Новгорода, и из Ладоги, а однажды – и из далекого Олонца. И, конечно, оставляли деньги!
В детстве отрок Алексий был украшением хора, его жемчужиной, и когда обитель потеряла его, ничто не могло утешить экклесиарха. Но когда Пустынь обрела его снова, Паисий, убедившись в том, что сломавшийся голос не утратил волшебной силы, пришел в восторг, а Дамиан рассчитывал с его помощью приобрести для монастыря сильных покровителей.
Послушника забрали у колдуна вместе с кристаллом.
– Кастеляна ко мне, и очень быстро! – выплюнул он Благочинному в лицо, – и певчих, и послушников, которые видели, как он уходил.
– Всех? – присел Благочинный.
Дамиан прикинул и кивнул:
– Самых толковых. Человек пять, не больше. Только очень быстро. И... не надо распространяться об этом. Это может повлиять на настроение братии...
– Я понимаю, я только тебе...
– Да ты-то только мне, а остальные? Разговоры на эту тему пресекать!
– Понял...
Ну как эта мокрая курица будет пресекать разговоры? Вот когда сам Дамиан был Благочинным, никто бы не посмел ослушаться приказа. Потому что каждый знал: его сосед по келье может первым доложить об этом многочисленным помощникам Дамиана.
Через полчаса, вытряхнув душу из доверчивого кастеляна, и отупев от допроса безголовых певчих, Дамиан спустился во двор, с удовольствием вдохнул свежий морозный воздух и направился к сторожевой башне. Еще не рассвело, но ветер потихоньку стихал – день обещал быть солнечным и холодным.
И этот щенок посмел! Он посмел войти в комнату к спящему Эконому, открыть дверь, мимо которой и Благочинный проходил на цыпочках! Он обманул кастеляна, сказав, что за одеждой его послал отец Паисий. И тот поверил! Потому что никто из насельников не решился бы на обман, и кастеляну в голову не могло придти, что парень нагло лжет!
И ни один из послушников не побежал докладывать об его уходе, ни один! Ну, это недоработка Благочинного, с ними со всеми придется разобраться отдельно.
Щенок,
Дамиан со злостью распахнул дверь в трапезную сторожевой башни – с некоторых пор его собственная «братия» начала и питаться отдельно от остальных монахов. За столом дремал только один дружник, в грязном подряснике, подложив скомканный клобук под щеку. Дамиан покрепче хлопнул дверью, не желая тратить время на скандалы: понятно, что вчера братья пили и вели непристойные беседы чуть не до самого утра.
– Всех сюда, быстро... – прошипел Дамиан сквозь зубы, когда проснувшийся монах вскочил на ноги.
Может быть, они были не дураки пожрать и выпить, но по приказу Эконома умели действовать без промедления: не прошло и двух минут, как молчаливые воины-монахи, мрачные с похмелья, расселись за столом.
– Сегодня ночью Пустынь покинул послушник Алексий, Лешек – заблудшая душа, если кто не помнит, – тихо начал Дамиан, – он ушел и унес принадлежащую мне вещь, очень важную для обители вещь. Перед уходом он сорвал крест и произносил богохульные речи перед другими послушниками. Найти мерзавца. Любой ценой. И притащить сюда. Живым.
Монахи многозначительно переглянулись, но не произнесли ни слова – ни удивления, ни вопросов не было на их лицах, и Дамиан в который раз порадовался, каких славных воинов ему удалось выпестовать своими руками. Многие из них стали его дружиной, будучи приютскими мальчишками, многие пришли в Пустынь послушниками, некоторых он сам привел со стороны, соблазнив сытой жизнью в стенах монастыря.
– Следы вокруг обители наверняка замело, но в лесу их можно отыскать, – продолжил он, усевшись во главу стола и сообщив приметы беглеца, – но если он не дурак, в чем я сильно сомневаюсь, он пойдет по реке – это его единственный шанс выжить. Поэтому разделитесь, пусть большинство двигается на север – обыскивает озеро и лес, а небольшой конный отряд контролирует реку и прилегающие деревни. Разошлите гонцов в скиты и на заставы, если он не отыщется сегодня, завтра круг поисков придется сильно расширить.
– Да он наверняка замерз в лесу, или замерзнет в ближайшие часы! – усмехнулся брат Авда, старший в башне. Он один из немногих должен был понять, какую вещь унес с собой послушник.
– Значит, вы найдете его тело и принесете сюда, – кивнул Дамиан, – наказать мерзавца было бы полезно, но мне нужна украденная им вещь гораздо больше, чем он сам.
На рассвете ветер стих, в воздухе зазвенел мороз, и выбеленный небосвод словно покрылся инеем. От холода захватывало дух, лес замер и вытянулся по струнке, скованный стужей, лед потрескивал под ногами, и иногда от этого становилось страшно – Лешек без труда представлял себе глубокую черную воду, и сосущее течение, и саженную корку льда над головой.