Одинокий волк
Шрифт:
Само собой, я не видел себя за эти два года, а случайные отражения в грязных лужах — нее счет. Волосы у меня отросли до лопаток и превратились в дреды. Отросла и окладистая, густая борода. На лице живого места не было от царапин, полученных во время игр с собратьями. Несколько месяцев я по-настоящему не мылся. Я сбросил почти двадцать пять килограммов, и мои руки, как ветки, торчали из рукавов комбинезона. Думаю, я воплощал собой самый страшный кошмар.
Я услышал звук автострады задолго до того, как ее увидел, и осознал, насколько обострились
Когда я подошел к забору из рабицы и дотронулся до него, прохладная сетка настолько отличалась от всего, к чему я в последнее время прикасался, что я минуту стоял неподвижно, ощущая только мощь и чистые линии металла. Я вскарабкался на забор, ловко перемахнул через него и тихо спрыгнул на землю: мастерство двигаться бесшумно я за это время отточил. Когда я услышал голоса, волосы встали у меня дыбом и я инстинктивно пригнулся к земле. Перебежал в другое место, чтобы держаться по ветру и никто не узнал о моем приближении.
Это была группа девочек-скаутов, или как там их называют в Канаде. Они устроили привал, пока их автобус, как неповоротливое животное, спал в тени стоянки.
Я разволновался, ощущая себе совершенно беззащитным. Здесь не было деревьев, за которыми можно было укрыться, а рядом не было живой души, готовой, если надо, драться со мной бок о бок. Я слышал шум пролетающих по шоссе машин, и каждый такой звук был для меня сродни свисту пролетающей совсем рядом пули — и от этого спокойнее не становилось. Девочки смеялись так оглушительно, что мне пришлось закрыть уши ладонями.
Вспоминая об этом, я могу представить, каково было этим девочкам: только что они шутили — и вдруг к их накрытому столу подскакивает смердящее чудовище в лохмотьях. Некоторые начали кричать, одна побежала к автобусу. Я хотел их успокоить, но, руководствуясь инстинктами, только пригибался и втягивал голову в плечи.
Потом я вспомнил, что у меня есть голос.
Которым я уже два года не пользовался — только рычал и выл.
Мой голос оказался хриплым, едва слышным — какое-то повизгивание. Звук, который я не мог вспомнить.
Я попытался таким образом изогнуть язык, чтобы получилось слово. Говорить было больно. Пока я, запинаясь и хрипя, выдавливал слоги, прибежал водитель автобуса.
— Я уже позвонил в полицию! — пригрозил он, не подпуская меня ближе с помощью единственного попавшегося под руку оружия — гигантского фонарика.
И тут ко мне вернулась речь.
— Помогите, — сказал я.
Если честно, не было бы счастья, да несчастье помогло — приехала
Я проглотил его за пять секунд. И следующий час провел в туалете — меня тошнило.
Начальник полиции купил мне воды и соленых крекеров. Ему хотелось знать, что, черт побери, может заставить человека уйти жить в волчью стаю. Особенно его интересовало, почему меня не съели на ужин. Чем больше мы беседовали, тем звонче становился мой голос, и слова, которые раньше, словно привидения, парили у моего нёба, теперь плавно слетали с языка — нескончаемым потоком, такие настоящие.
Он извинился за то, что мне придется спать в «обезьяннике» на узкой койке. И несмотря на то, что это была первая за два года настоящая кровать, я никак не мог улечься. Создавалось такое впечатление, что стены смыкаются надо мной, хотя полицейские даже не стали запирать дверь камеры. Все пахло чернилами, тонером и пылью.
Когда рано утром в комнату ожидания привели Джорджи, которая всю ночь провела в пути, чтобы добраться ко мне, я крепко спал на полу камеры. Но, как и любое дикое животное, я вскочил на ноги еще до того, как она перешагнула порог. Я узнал о ее появлении по запаху шампуня и духов, который, словно цунами, ворвался в помещение еще до ее появления.
— Боже мой! — пробормотала она. — Люк!
Она бросилась ко мне.
Думаю, в этом все дело — инстинкты взяли верх, разум отключился. Как бы там ни было, когда Джорджи побежала ко мне, я сделал то, что сделал бы в этой ситуации любой волк.
Настороженно попятился от нее.
Сколько бы мне ни осталось жить, но я всегда буду помнить, как потухли ее глаза, словно резкий порыв ветра задул пламя свечи.
ЭДВАРД
Когда я стою за свидетельской трибуной и клянусь говорить правду и только правду, то держу левую руку в кармане отцовской куртки и вдруг нащупываю крошечный лист бумаги. Я не хочу доставать бумажку прямо сейчас, чтобы прочесть, что же там написано, особенно когда сам нахожусь в сложном положении, но просто умираю от любопытства. Что это? Записка? Список покупок, сделанный рукой отца? Почтовое уведомление? Квитанция из прачечной? В голове проносится образ приемщицы химчистки, которая удивляется тому, что Люк Уоррен не явился за своим заказом в минувший понедельник. Интересно, как долго они хранят вещи? Позвонят ли отцу, чтобы попросить его зайти? Или просто отдадут вещи малоимущим?