Одинокий всадник
Шрифт:
— Вот это да! А я и не знал...
— Будь я на месте Ураза, не стал бы Кулбатыру на глаза показываться. Отправил бы с Шанау своих помощников, а сам бы поостерегся в это дело вмешиваться.
— Судьба погнала. Зарвался человек. Власть, она ведь развращает: думал, наверно, век безнаказанным ходить.
И везде сожалели об Алдабергене.
— Жизнь человеку лишь раз дается. Если успел детей нарожать да вырастить, если повидал да попробовал всякого — о чем жалеть, умирая? А вот Алдаберген совсем молодым ушел.
— Да... Что поделаешь?.. На роду, видно, было написано... Только разве это справедливо — погибнуть от руки какого-то бродяги?
— А какой крепкий парень был! А выносливый! Да на него хоть как на хорошего верблюда нагрузи — повезет. И лицом, и статью вышел. А характер? Просто золотой. Джигит хоть куда!
— Упаси боже от такой, как снег на голову, внезапной беды — вот о чем всем нам всерьез потолковать надо. Ведь у беды свое имя есть — Кулбатыр...
Солнце склонялось к закату, когда на дороге, что перевалила через гору Есенаман, поднялось пыльное облако. Люди давно поглядывали в ту сторону. Дорога вела в волостной центр Кара-тюбе, и еще утром Шанау послал туда гонца.
Впереди ехали специально отряженные волостным руководством милиционеры и уполномоченные, человек пять. Их сразу можно было отличить по стволам карабинов за плечами. А чуть поотстав, трусило еще с десяток всадников — как все догадались, родственников Ураза, которые ехали сюда за его телом.
Сразу же по приезде уполномоченные собрали активистов в доме Шанау.
Волостной уполномоченный, молодой с виду парень — ему можно было дать не больше лет двадцати пяти, — резко сдвинул за спину складки гимнастерки под ремнем, окинул собравшихся недовольным взглядом и, уставившись на Шанау, который под этим взглядом как-то сразу съежился и, казалось, стал еще меньше ростом, заговорил с едва сдерживаемым гневом:
— И о чем только думает этот наш самоуверенный Шанау? Двух славных товарищей потеряли из-за него... Знать, что из себя представляет Кулбатыр, и действовать на авось! Как это называется? Что же вы думали, матерый бандюга вам просто в руки дастся — кинулись за ним почти безоружными и так беспечно?.. Допустим, у Шанау не было злого умысла. Допустим. Но ведь...
И оборвал себя на полуслове. Шанау сидел перед ним совсем потерянный, жалкий, и уполномоченный, видно, пожалел его. Стрельнул еще раз злыми глазами и отвернулся.
— Кулбатыр Сырматов хорошо известен, — продолжал он. — Алаш-ордынский офицер, кровопийца, который и глазом не моргнет, если понадобится укокошить кого-то... Алаш-Орда уничтожена пять лет назад, но все еще бродят ее выкормыши по нашей земле, в норы прячутся, в песках петляют. И не думайте, что они отказались от своих намерений — нарушить покой аульчан, которые только-только избавились от проклятого прошлого и начали строить новую, счастливую жизнь. Пока не очистим землю от этой нечисти, нет нам покоя. И совесть должна нас все время грызть, что мы не достойны хлеба, который едим, если еще живы мерзавцы, подобные Кулбатыру.
Речь, видимо, взволновала его самого. Он с дрожью вздохнул и добавил:
— Разрешается расстреливать на месте без суда и следствия!
Затем слово взял другой уполномоченный. Был он пожилым грузным человеком, со свесившимися на глаза густыми спутанными бровями.
— С нами вместе прибыл начальник милиции Салык Тулемисов и два его сотрудника, — кивнул он на трех милиционеров, сидевших у стены. — Нужно бы, конечно, побольше людей, чтоб действовать без всякого риска, но их негде взять — других дел хватает, все оперативники в работе. Потому-то мы и собрали вас: нужны добровольцы, три-четыре человека. Ведь Кулбатыр, возможно, и не один... Словом, кто возьмется помочь Тулемисову?
— Я согласен идти, — осипшим голосом быстро проговорил Шанау, точно боялся, что его кто-то опередит. Чувствовал свою вину Шанау. Чувствовал.
Пожилой уполномоченный вздохнул, помедлил немного, потом кивнул молодому своему товарищу:
— Пиши. Шанау, сын Барака. Председатель аулсовета.
— И меня запишите, — сказал огромный одноглазый мужик, выдвинувшись вперед.
— Как зовут?
— Баймагамбет, сын Ескары. Раньше батрачил. Большевик.
— Записывай, записывай, — согласился пожилой уполномоченный. — Я его хорошо знаю. Один из лучших активистов.
— Я бы тоже хотел, — подал голос невысокий, не крепко сложенный чернявый парень. — Киикбай мое имя. Сын Койбагара. Я здесь секретарь комсомольской ячейки.
— Подойдет, — согласился пожилой уполномоченный.
— И меня, если можно, — вызвался совсем молоденький парнишка, с мальчишески розовым лицом и слабым пушком под носом.
— Чей же ты будешь, такой прыткий? — улыбнулся, глядя на него, уполномоченный.
— Комсомолец я. — Парень покраснел.
— Что комсомолец — хорошо. А как зовут тебя?
— Куспан, сын Сарыишана.
Нашлись бы еще добровольцы — многих обозлило вероломство Кулбатыра, но уполномоченные сказали, что достаточно: два партийца и два комсомольца — хватит, не весь же аул посылать за этим бандитом.
Все разошлись. Остались лишь те, кому завтра предстояло пуститься в дорогу: надо было кое-что обсудить.
У Шанау и Баймагамбета имелись старенькие берданки. Киикбай и Куспан пообещали раздобыть дробовики.
Отряд собирался выступить на рассвете.
5
Они сели в седла, когда на востоке только-только замутнело небо. Негромкий перебор копыт в этой ранней тиши разносился далеко по округе.
Вчера вечером двое уполномоченных, начальник милиции Салык и председатель аулсовета Шанау остались и чуть ли не до утра обсуждали, где искать Кулбатыра. Бандит мог скрываться в любом ауле волости. Хотя эта догадка была почти сразу же отвергнута: вряд ли кто осмелится дать ему приют, особенно после того, что произошло здесь, под Косагачем, — в степи слух разносится быстро.