Одиссей покидает Итаку
Шрифт:
Дальше – Новиков. Журналист типа и класса Стенли. У нас этот тип вообще не имеет права на существование, к сожалению. Мог бы быть «теневым послом» – есть такой термин. Из-за ерунды вылетел с загранработы, а причина та же, что и у Воронцова. Не отвечает критериям: нам умные не надобны, нам надобны верные… Шульгин. На вид из нас самый благополучный. Занимается любимым делом, но если разобраться – процентов пятнадцать проектной мощности. Сами в науке трудитесь, понимаете, о чем я… Один Берестин может картинки рисовать в свое удовольствие, да и то. Ни выставляться, когда и где хочет, ни продать за настоящую цену… Обо мне говорить не будем. Вот вам картинки нашего благополучия. А если вы на барахло слишком много внимания обращаете…
Левашов замолчал и сам удивился этой тираде. Прямо тебе Цицерон.
Лариса слушала его неожиданно внимательно.
– Над вашими словами стоит подумать… Пожалуй, кое в чем я действительно не права. Однако… Вы мне довольно доходчиво изложили все про вас и ваших друзей. Допустим, вы действительно все такие талантливые и не понятые обществом. Честные и бескорыстные. Ужас как благородно. Прямо пожалеть вас хочется. Но только это еще хуже. Те, другие, нас хоть не презирают. С подонками у нас нормальные деловые отношения. Пусть наше поколение, на ваш взгляд – циники и рационалисты. А вы вот на нас плюете и умываете руки…
– Ерунду вы говорите, Лариса, – попробовал возразить Левашов. – С чего вы это взяли?
– Не спорьте, знаю. Ах, мы о возвышенном думали, мы стихи на площадях читали, романтические песни пели… В ваше время в МИФИ, в МФТИ конкурсы по 15 человек на место, а сейчас в торговый да на курсы официантов…
– Ну а если так, что из этого? У каждого поколения свои вкусы и наклонности. Стоит из-за этого так расстраиваться? Вот вы же историк все-таки, а не товаровед, так чего же? – Левашову не хотелось с ней спорить, и тема была не его, здесь бы Андрей к месту пришелся, поговорил бы на нужном языке. А Олега сейчас занимали другие проблемы.
Он думал о том, что его первое впечатление оказалось верным, девушка Лариса действительно далеко не ординарная, и жизнь у нее явно складывается далеко не лучшим образом, отсюда и нервно-взвинченный тон, и сама тема разговора, совсем не подходящая к месту и времени, и ее предупреждение о степени дозволенного поведения. И ему хотелось сделать для нее что-нибудь хорошее, успокоить по крайней мере, убедить в том, что, несмотря ни на что, доверять ему можно, и как раз здесь у них Лариса сможет избавиться от одолевающих ее комплексов.
А комплексов у нее явно было в избытке. Почти все слова Левашова наталкивались на непонимание или предубеждение, во всем она видела либо лицемерие представителей старшего поколения, к которому она относила и Левашова тоже, либо прямой корыстный умысел. И не воспринимала никаких разумных доводов.
– Так что вы все-таки сказать хотите? Не пойму, – развел наконец Олег руками. – Сами же согласились, что мы вас ничему плохому не учили, не совращали малолетних, не вводили во искушение… Вы сами нашли свои идеалы, да еще и гордились, насколько вы современнее и раскованнее нас…
Лариса с досадой ударила ладонью по перилам.
– Вот уж действительно… Представьте, есть у вас младшая сестра. Связалась с плохой компанией, пить стала, курить, колоться. А вам наплевать, вы со стороны посматриваете и губы кривите – взрослая, мол, уже, что хочет, то и делает, сама выбирала, я в ее годы такой гадостью не занимался… Вот ваша позиция!
Левашов пожал плечами.
– Сравнение яркое, конечно, но некорректное. Вы о частностях, а тут проблема социальная. Если я правильно думаю. Мы выросли в свое время, усвоили определенный набор принципов, сформировали свое мировоззрение, для всех разное, заметьте. Как и любое другое поколение, до нас и после. Потом времена изменились. Как известно, бытие определяет сознание. Как правило… Нас, вернее, некоторых из нас это бытие испортить уже не смогло. Сломать – да, ломало… А другие формировались уже по другой колодке. И винить теперь сотню-другую из тех, кто сумел хоть кое-как противостоять «террору среды», в том, что они не сумели саму эту среду отменить… Помните, как Остап обещал Хворобьеву в «Золотом теленке» устранить причину его дурных снов? А ваш пример с младшей сестрой… Трогательно, впечатляет, а на практике… Проповеди старших братьев никогда не срабатывали. Начни говорить, что так себя вести нехорошо, надо книжки умные читать, а не по мальчикам бегать, а тебе в ответ: «Что ты понимаешь, старик, ты несовременный, отвянь…» – или как теперь у вас говорят. Я не философ, я технарь, практик, и решения у меня технические… Если время у вас есть, оставайтесь здесь, с нами, хоть недельки на две, тогда, может быть, какие-то моменты вам станут яснее… Разумеется, все условия остаются в силе.
Лариса помолчала, словно обдумывая его слова, потом устало сказала:
– Ладно, бросим это… Не знаю, что на меня нашло. Может, правда вы другие.
…По внутренней лестнице Олег подвел Ларису к двери отведенной ей комнаты. Терем был спланирован так, что ни одна жилая каюта не соседствовала с другими, все они располагались по периметру холлов и прочих общественных помещений, сообщались с ними и главными лестницами отдельными коридорчиками, переходами, узкими потайными трапами.
– Ну вот ваша келья. Приятных снов. Тщусь надеждой, что, несмотря ни на что, вечер показался вам приятным… – Олег прищелкнул каблуками и наклонил голову, пародируя манеры Воронцова. Лариса вдруг обняла его за шею и слегка коснулась губами его щеки.
Он подавил острое желание обнять ее тоже, прижать к себе что есть силы, удержался. Слово есть слово, а она его от него не освобождала. Понимал в то же время, что ведет себя по-дурацки. Лариса отстранилась, две или три секунды смотрела ему в глаза, потом провела ладонью по той же щеке, будто стирая след поцелуя.
– Спасибо, – шепнула чуть слышно и скрылась за дверью.
Олег спустился на три ступеньки, потом остановился у узкого, как бойница, окошка, сел на лестницу, вытащил последнюю в пачке сигарету.
«Что за девушка? – думал он. – Что с ней происходит? Или они все теперь такие? Все же десять лет – огромная разница. Когда мне было двадцать, мы тоже… И за что спасибо? За утешение? За то, что удержался и не стал хватать ее руками? Есть о чем подумать. Только зачем? Не имея информации о ее характере и мыслях, ничего не надумаешь, и в любом случае не тебе решать. Что за поколение мы такое дурацкое, действительно? Может, лучше по-ихнему? Схватил за руку – и вперед! Сегодня ты моя девушка… Но ведь как раз от этого она и предостерегала… Вот и сиди теперь, как пацан-десятиклассник выпуска шестьдесят такого-то года, на пороге чужого подъезда. Ну и что? Я у себя дома, могу сидеть где угодно. Здесь в том числе…»
Он сидел и представлял, как в нескольких шагах от него, за бревенчатой перегородкой, она раздевается сейчас, ложится в постель и, чем черт не шутит, тоже думает о нем.
За спиной чуть скрипнула дверь. Он обернулся. Снизу вверх Олег увидел Ларису. С дрожащим огоньком свечи в руке. Ему показалось, что длилась эта немая сцена очень долго. Он успел, несмотря на полумрак, рассмотреть, что она совсем раздета. Кроме наброшенной на плечи темной рубашки мужского покроя, застегнутой на две пуговицы, на ней, кажется, ничего больше не было.