Одиссея генерала Яхонтова
Шрифт:
Кроме дальневосточной ситуации, вильямстаунская сессия в августе 1929 года обсудила ряд других проблем, в том числе «парадоксы современной индустрии», а именно: почему, несмотря на ее поразительное развитие, «нищета остается проблемой». Интеллектуалы, среди которых не было марксистов, искренне недоумевали. Но все же надо воздать им должное: они хотя бы осознавали, что нищета остается проблемой. Они хотя бы видели, что и в разгар «просперити» в Америке процветают далеко не все. Их хотя бы не вводила в заблуждение относительность понятия «средний американец», который, согласно всем подсчетам, в президентство Герберта Гувера с каждым днем жил все лучше и лучше. Цифры завораживали. Правительственная пропаганда переживала золотые дни. Оппозиция поджала хвост. Курсы акций ползли вверх. Доллары возникали «из ничего», но — настоящие доллары. А сквозь увеличительное стекло кредита их казалось
И никто, почти никто в опьяневшей Америке не предчувствовал бури. Она грянула 29 октября 1929 года, и день этот вошел в историю США как «черный вторник». Начался жесточайший экономический кризис. Вскоре, как всегда, неведомый автор придумал анекдот, ставший известным всем без исключения американцам. Паника на Уолл-стрите возникла потому, что кому-то случайно понадобился один доллар наличными, а его ни у кого не нашлось. Конечно, это всего лишь анекдот, но он дает удивительно точный образ той спекулянтской эйфории, которой была охвачена предкризисная Америка. Кризис обострялся день за днем, но президент Гувер, крупнейшие капиталисты, в том числе Рокфеллер и Форд, продажные профсоюзные лидеры, «большая пресса»— все говорили, что «заминка» кончилась, а завтра все будет о’кей. Закрывались предприятия, стремительно росла безработица. За первую неделю кризиса обесценилось акций на 40 миллиардов долларов, что означало разорение массы мелких вкладчиков. «Туман отчаяния повис над страной», — писал историк Артур М. Шлезингер. Президент Гувер твердо считал, что любое государственное вмешательство в экономику, любая помощь голодающим и бездомным «аморальна», это будет покушением на священный бизнес, на «свободы» американцев. Правительство бездействовало.
Но не для всех кризис означал лишения и страдания. В те дни, когда рушилась биржа, председатель национального комитета демократической партии крупный бизнесмен Дж. Рэскоб говорил корреспонденту «Нью-Йорк таймс»: «Предусмотрительные вкладчики сейчас покупают акции в огромных количествах и получат приличную прибыль, когда эта истерия окончится и когда наш народ получит возможность с более спокойной обстановке оценить огромную устойчивость бизнеса благодаря прочности основных экономических условий в нашей великой стране». В сущности, так оно и вышло. К 1932 году 59 процентов национального богатства сосредоточились в руках одного процента населения. Мы привыкли судить о великом кризисе 1929–1933 годов по таким книгам, как «Гроздья гнева» Дж. Стейнбека, по таким фильмам, как «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?». Но в эти же годы строился «Эмпайр стейт билдинг», 102-этажный небоскреб, который был торжественно открыт 1 мая 1931 года, в самый разгар кризиса.
Яхонтов не пострадал от кризиса. На бирже он не играл, усвоив в начале своего американского житья, что бизнес — не его занятие. Взносы за дом он мог вносить по-прежнему аккуратно: текущие заработки его не уменьшились, а даже увеличились. В сезон 1929–1930 годов он имел много ангажементов. В основном Виктор Александрович читал лекции о Дальнем Востоке и о Советском Союзе. Личные впечатления, разумеется, делали его выступления интереснее. К тому же он стал одним из немногих, кто мог на основании собственного опыта сравнивать Россию царей с СССР. Словом, спрос на него был большой.
Продвигалась и книга. К сессии института политики в Вильямстауне летом следующего, 1930 года рукопись была практически готова. Там Яхонтов намеревался обсудить ряд деталей с некоторыми специалистами. К приятному удивлению Виктора Александровича на этот раз в Вильямс-колледж были приглашены советские представители. Это были работники «Амторга» во главе со своим руководителем Богдановым. Яхонтову сказали, что их приглашения активно добивался мистер Ли, служащий у Рокфеллера специалистом по связям с общественностью (паблик рилейшнз). Нетрудно было сделать вывод, что уже и большой бизнес Америки начинает проявлять интерес к ведению дел с Советским Союзом. Благожелательно встретили посланцев СССР и некоторые «киты» «большой прессы»: издатель влиятельной газеты «Крисчен сайенс монитор» мистер Эббот и президент информационного агентства Юнайтед Пресс мистер Бикел. Как со старыми знакомыми встретился с советскими гостями инженер Купер, который консультировал проект Днепростроя. Времена менялись. К переменам подталкивали и впечатляющие успехи Советского Союза, и кризис. Но менялись времена медленно. Как бы испугавшиеся
Воспользовавшись сессией, Виктор Александрович договорился с несколькими специалистами, чьим мнением он дорожил, чтобы они прорецензировали его рукопись. Отзывы были положительные, но друзья настоятельно советовали Яхонтову постараться подкрепить свои рассуждения и выводы включением в текст дипломатических документов. Для этого надо было ехать в Москву и добиваться доступа в архивы Наркоминдела СССР. А допустят ли его? И сколько придется ждать решения? Но все равно надо ехать. Что-то обязательно найдется в научных библиотеках, все равно без поездки не обойтись. И тут с совершенно неожиданной стороны пришла если не полная уверенность в успехе, то, во всяком случае, твердая надежда. Яхонтов случайно встретил Федора-Фреда. Федя рассказал, что у них на фабрике большие сокращения, оставшиеся, и он в том числе, молят бога, чтоб предприятие совсем не закрылось. Воспользовавшись трудными временами, хозяин закрутил гайки. Теперь Фред работает больше, выматывается страшно, а платят ему меньше. Яхонтов рассказал, зачем собрался в Москву, а Фред вдруг предложил свою помощь:
— Помните Мартенса? Я же вас знакомил. У меня его адрес есть. Он в Москве большой человек, что надо сделает. Давайте я ему письмо с вами передам. Мы с ним переписываемся.
Яхонтов вспомнил, что еще в 1919 году Фред познакомил его с Людвигом Карловичем Мартенсом. Он был назначен официальным представителем Советской России в Нью-Йорке. Через него шли переговоры о возвращении на Родину дореволюционных эмигрантов — крестьян и рабочих. В 1921 году американские власти заставили Мартенса уехать. Сейчас он в Москве руководит каким-то научным институтом, а также изданием Технической энциклопедии. Оказывается, русские рабочие в Америке его помнят, пишут ему, а он отвечает. Чем черт не шутит, подумал Яхонтов, а вдруг и впрямь поможет. И он взял письмо у Фреда.
В январе 1931 года Яхонтов во второй раз приехал в Советский Союз. Две недели провел он в Москве, занятый усердным трудом в библиотеках и архивах. Доступ в НКИД обеспечил Мартене. К нему Виктор Александрович обратился сразу же по приезде в Москву. Мартенс с удовольствием прочитал послание Федора, стал расспрашивать о судьбе его друзей из числа русских рабочих в Нью-Йорке. К стыду своему, Яхонтов смог ответить не на все вопросы: занятый сверх меры, он ослабил связь с этими людьми, давно не был у Фреда в клубе. Он откровенно сказал об этом. Мартенс грустно усмехнулся: того клуба уже нет. Кризис — помещение пришлось продать. Многие без работы. Яхонтову стало ужасно неловко… Любезный Людвиг Карлович дал Яхонтову рекомендательное письмо, где охарактеризовал его наилучшим образом, и Виктору Александровичу были даны подлинники интересующих его договоров с разрешением скопировать.
В этот приезд Яхонтов застал в Москве день памяти Ленина. К недавно перестроенному, теперь гранитному Мавзолею тянулась длинная очередь. На этот раз Виктор Александрович был один и решился пойти в Мавзолей. Он думал, что в очереди люди будут рассказывать о встречах с Лениным, о его роли в их жизни, о чем-то пусть косвенно, но связанном с Лениным. Его поразило безмолвие очереди. Случайные, краткие, вполголоса, разговоры смолкали, когда близился Мавзолей. Люди были сосредоточенны. Они думали, мысль билась в их глазах, отражалась на их лицах. Но они молчали. Яхонтов думал о том, что надо бы Западу вглядеться в эту очередь, в этих людей, которых никто не заставлял приходить сюда в январский мороз. Многие, очень многие из них были плохо одеты. У самого входа в Мавзолей Виктор Александрович оглянулся и всем существом своим ощутил, что это не случайная очередь людей, ставших один за другим без всякого подбора, — молодые мешались со старыми, хуже одетые — с одетыми хорошо, русские — с нерусскими, военные со штатскими… Он ощутил единство всех их, почувствовал, что это и есть народ. Народ шел к Ленину.
В Мавзолее все посторонние мысли о Западе и его превратных представлениях сами собой куда-то исчезли. Яхонтов сосредоточился на одном: за краткий миг встречи лучше запомнить лицо Ленина. Яхонтов тогда еще ни с кем не говорил о Ленине и не знал, что каждый воспринимает его близким к себе по разным причинам, ибо личность Ленина громадна. Трибуны видят в нем трибуна, воины — воина, ученые — ученого, добрые люди — доброго человека. А злые люди к Ленину не ходят. Зачем им отстаивать очередь на морозе. И еще подумал Виктор Александрович, что с точки зрения России — жив Ленин. А он, Яхонтов, жив ли? Не умер ли он для России?