Одиссея генерала Яхонтова
Шрифт:
Яхонтов ехал практически по тому же маршруту, что и в 1929 и в 1933 году, и снова поразился быстроте перемен. Страна преображалась на глазах, и перемены во всех сферах жизни радовали. «Не было больше недостатка ни в каких продовольственных товарах, — писал Яхонтов об этой поездке, — и хотя еще трудно было найти модную одежду в магазинах, люди, встречавшиеся на улицах, а в особенности в театрах и в отелях, были одеты гораздо лучше, чем во времена моих предыдущих приездов. Экономическое развитие было удивительным; к тому времени СССР по объему производства уже обогнал все европейские страны. Этот факт был хорошо известен во внешнем мире, и только чрезвычайно наивные или злобные люди теперь говорили об «экономическом провале» советского режима. Далее, росли его международное влияние и мощь».
Яхонтов очень жалел, что он никак не попадает в Москву ни на 1 мая, ни на 7 ноября. Как
А метро? Не он ли, прочитав лет десять назад о планах построить в Москве метрополитен, мысленно заглядывая вперед, представлял себе будущие станции на Остоженке и на Арбате подобными станциям нью-йоркского сабвея. Но Москва превзошла всех! Она как будто наверстывала упущенное. Как-никак, а в Лондоне метро появилось в 1863-м, в Нью-Йорке — в 1868-м. В России Александр И незадолго перед тем подписал манифест об освобождении крестьян. Скульптор Толстой создал памятную медаль: помещик и крестьянин подают друг другу руки, их обоих обнимает за плечи царь. А в Лондоне в это время чеканили медаль по поводу пуска подземки. Вот они, точки отсчета! Но как непросто в жизни, в истории. Молодцы, метростроевцы, сотворили чудо. Безусловно, они заслужили, чтобы в их честь назвали улицу. Но зачем же дли этого стерли с карты Москвы древнее имя — Остоженка? Ведь в советской столице возникают совершенно новые улицы. Вот бы и назвать одну из них Метростроевской… Станция «Дворец Советов». Her еще дворца, дворец будет — в том сомнении нет, — но зачем ради него сносить храм Христа-Спасителя? И не задавит ли небоскреб дворца все в округе, в том числе и Кремль? Замечательно само по себе, что одна из самых главных площадей российской столицы названа бессмертным именем Пушкина. Кто знает, может быть, ради Пушкина и можно было пожертвовать названием Страстная площадь, может быть. Но зачем надо было сносить Страстной монастырь? На его месте ничего нет, пустое заасфальтированное пространство. Неужели монастырь снесли только для того, что бы видно было стандартно-скучное и ничем по нью-йоркским меркам не примечательное здание «Известии»?
Противоречивые чувства испытывал Виктор Александрович на Родине. И восхищение, и сомнения, радость и печаль, гордость и недоумение. Не со всеми своими спутниками Яхонтов был откровенен. Он считал ненужным говорить друзьям-друзьям-американцам о том, как он грустит по поводу уничтоженных храмов и утраченных названий. Только с Мальвиной Витольдовной делился он своими сомнениями и (да и то не всегда) со Скарятиной. Даже с дочерью он был сдержан. Его огорчало, что Ольга смотрит на Россию глазами иностранки. Умом он понимал, что это естественно — о Родине у нее могли сохраниться лишь смутные детские воспоминания. Но кто она — американка, чешка, японка? Русская ведь…
Последний сюрприз Родина преподнесла ему буквально в час прощания. Уезжал он и на этот раз через Ленинград — а как же иначе? В последний вечер, расплатившись в гостинице, упаковав чемоданы и оставив их на попечение дежурной, они пошли в Мариинский театр, уже давно, впрочем, не Мариинский, а с прошлого года еще и Кировский. Пошли, рассчитав, что с последнего действия придется уйти — иначе не успеют на пароход. И вот когда в последнем антракте Яхонтов, окруженный своими спутниками, направлялся к выходу, в фойе он внезапно лицом к лицу столкнулся с Верховским. Александр Иванович был моложав, элегантен, в очках (а не в пенсне, как раньше) и — в форме комбрига Красной Армии. Какая чудовищная несправедливость случая! Почему они не встретились ну хотя бы в предыдущем антракте! У Яхонтова счет шел на минуты. «Идите, я вас догоню», — коротко бросил он своим спутникам и протянул Верховскому руку.
— У меня считанные минуты, — быстро сказал Яхонтов, чувствуя, что спазма сжимает ему горло. — Надо бежать на пароход, вещи в вестибюле гостиницы. Я живу в Америке, но я не враг родной стране… Я друг, поверьте…
Не отпуская его руку, Верховский сказал тоже с трудом:
— В вашей честности и любви к Родине, Виктор Александрович, я никогда не сомневался и сейчас не сомневаюсь.
— Александр Иванович, на будущий год я обязательно приеду снова. А теперь — до свидания. Надо бежать.
— Найдите меня через наркомат, Виктор Александрович. Обязательно.
На будущий год приехать не удалось. Когда Яхонтов снова оказался на Родине, Верховского давно уже не было в живых.
…Осенью того же, 1936 года вышла из печати книга Яхонтова «Взгляд на Японию». Встретили ее весьма благожелательно. Только «Нейшн» посчитала автора
А другие видели, но считали, что с ней уже не справиться, что все равно все уже пропало, так чего уж там… Яхонтов был оптимистом, но не бездумным, а трезвым. Он считал, что силы добра, и прежде всего Советский Союз, могут победить. Не всем нравился такой подход. Это ярко проявилось в истории с одним выступлением Яхонтова по радио. Однажды ему прислала приглашение выступить солидная радиокорпорация Эн-би-си. Виктор Александрович говорил о том, что «разочарование» стало ключевым словом эпохи и стенания господина Освальда Шпенглера в его нашумевшей книге «Закат Европы» отразили этот мрак. Яхонтов напомнил радиослушателям слова Шпенглера о том, что только мечтатели верят, будто есть выход, что оптимизм обманчив. Что мы рождены на исходе эпохи и должны покорно следовать по пути к предназначенному концу… Я выступаю против Шпенглера и других поэтов мрака, сказал Яхонтов. Я оптимист по натуре.
Сказанное до этого вполне укладывалось в дозволенные рамки буржуазного «плюрализма» — тот пессимист, этот оптимист, ну и слава богу, веруйте каждый в свое, и каждому из вас найдется время у наших микрофонов. Лишь бы публика слушала. Но дальше странный русский генерал понес что-то невообразимое, вышел, так сказать, за рамки разумного плюрализма, нарушил все правила игры. Мне кажется, заявил он, что пример России дает надежду. Сейчас каждый может видеть, что в бывшей царской империи новая жизнь развивается под лозунгами молодого поколения, наполненная надеждой, верой в свои силы, доверия к своим лидерам, страстного желания созидать и наслаждаться жизнью. Это — главная черта советской литературы нашей эпохи, заявил генерал. Меланхолия, отвращение к жизни, ипохондрия, которыми были полны произведения русских авторов в прошлом, сменились бодростью и уверенностью в себе.
Виктор Александрович вспоминал, что «в результате лицо, ответственное за эту программу, было отставлено за допущение «просоветской пропаганды», и приглашения неисправимому оптимисту на радиобеседы постепенно сошли на нет».
Сведения о радиобеседе, в которой «красный генерал» косвенно говорил о том, что население России поддерживает режим Сталина, были добавлены к досье на Яхонтова в ФБР. В обзорном докладе начальнику мистер Ярроу (бывший Жаров) указал на неоднократно высказывавшуюся «объектом» лояльность к Советам. Более того, Ярроу приобщил к делу нм самим выявленный примечательный факт: поехав с «объектом» в СССР, подпала под его влияние белоэмигрантка госпожа де Скарятина. Вскоре после поездки она опубликовала в Индианаполисе небольшую книжку «Впервые по старым следам». В ней она вполне лояльно отзывалась о Советах. Вдохновленная успехом книги в кругах подобных ей русских эмигрантов из высших слоев, де Скарятина опубликовала еще несколько путевых очерков, которые ясно показывают, что она считает изменения на своей Родине закономерными и к большевикам, реквизировавшим ее недвижимую собственность, зла не питает.
И это, конечно, выглядело странным. Антисоветчины в Америке хватало. Огромное большинство журналов и газет при Новом курсе ФДР, так же как и при предыдущих президентах, проявляло открытую враждебность к Советскому Союзу, ко всем происходящим в нем событиям. Особенно изощрялась, конечно, эмигрантская печать.
В 1937 году на весь мир прогремел успех советских скрипачей на Международном конкурсе в Брюсселе. Призовых мест было шесть. Из СССР приехали пятеро. И все пятеро вошли в шестерку лучших. Первым был 28-летний Давид Ойстрах. «Правда» посвятила этому событию передовую, в которой говорилось о том, что музыкальная культура — предмет постоянной заботы Советского государства и Коммунистической партии. На Западе писали иное. Один венгерский «эксперт» написал: «Советы приказали своим скрипачам выиграть на конкурсе». Приказали — и все тут! Сославшись на эту «информацию» из Будапешта, белоэмигрантские газетенки сочиняли страшные подробности, какими карами в случае проигрыша стращали в НКВД Давида Ойстраха и Марину Козолупову…