Одиссея генерала Яхонтова
Шрифт:
Двадцать первого августа во время дальней прогулки лошадь Яхонтова сбила ногу, и на ранчо пришлось возвращаться пешком. Добрался он уже в темноте.
— Хелло, генерал! — окликнул его, попыхивая сигарой, Чарли Доули, бизнесмен, занимавший соседнюю комнату и тоже не любитель карт. — Спешите к радио. В Европе сенсация: завтра в Москве будет заключен пакт…
— Пакт? Значит, англичане и французы все-таки…
— Нет, нет, Виктор, — прервал его Чарли. — Пакт о ненападении решили заключить Россия и Германия. Риббентроп летит в Москву. Неожиданная рокировка, не так ли?
В первое мгновение Виктор Александрович подумал, что далекий от европейской политики бизнесмен что-то перепутал. Не сразу он осознал, какой блестящий ход сделала советская дипломатия. Поужинав (а он изрядно проголодался за столь долгую вынужденную прогулку), Яхонтов собрался засесть «за радио»,
Они расположились в уютной беседке, стоящей в отдалении от дома. Чарли раскурил сигару и неожиданно спросил:
— Виктор, война будет?
Яхонтов рассмеялся:
— А вам это зачем, Чарли? Занимайтесь своим бизнесом. Когда она начнется, узнаете из обзора новостей. В вашей-то жизни война ничего не изменит…
— Вы презираете меня?
— С чего вы это взяли? — Яхонтов всерьез обеспокоился. — Напротив. Вы мне симпатичны, Чарли. Только — давайте честно! — я не понимаю, зачем это вам. Для меня речь идет о трагедии, которая надвигается на… на ту страну, откуда я родом, на цивилизацию…
Чарли остановил его движением руки:
— Трагедии у каждого свои, генерал. Кстати, признайтесь, вы ведь ничего не знаете обо мне, кроме того, что я бизнесмен и не играю в бридж. Но это практически ничего не говорит о человеке. Вам-то я могу сказать, что мое положение отчаянное, на моем месте европеец уже, может быть, наложил бы на себя руки. Извините, у каждого своя гордость. У вас — своя, у нас — своя. В крысиной драке — а бизнес это крысиная драка, генерал! — европейцы послабее нашего брата. Я не только разорен; я в страшных долгах. И здесь я только потому, что это надо скрывать, надо держать марку. Чтобы говорили: о, старина Чарли опять отдыхал на ранчо, видно дела его совсем неплохи… Так вот, мне нужен совет профессионала. Пока я ничего не смогу заплатить вам, но — слово джентльмена… не перебивайте меня, генерал. Вы знаете, что такое консультационная фирма? Их бизнес — продавать советы…
— Я не понимаю, — попытался опять было возразить Яхонтов, но Чарли неумолимо и напористо продолжал выстреливать фразы:
— Итак, мне надо знать ваше мнение по таким вопросам. Будет ли война? Когда? Втянутся ли в нее Штаты? Какая будет война — затяжная или скоротечная? Какого рода оружие будет иметь наибольшее значение? От ваших ответов зависит, как мне быть с моим бизнесом, — заключил Доули несколько туманно.
Виктор Александрович изложил ему свое мнение, сказал, что война вспыхнет вот-вот, что она будет очень жестокой, видимо — долгой, что Америке не отсидеться в нейтральном окопе, во всяком случае с Японией воевать ей придется, что будет возрастать роль прежде всего авиации, затем флота и танков. Чарли слушал внимательно и еще раз, несмотря на протесты Яхонтова, заверил, что гонорар за ним не пропадет. В ту же ночь бизнесмен уехал.
Наутро Яхонтов погрузился в газеты, начав, как всегда, с «Нью-Йорк таймс», которая взревела заголовком во всю ширину полосы: «Лондон потрясен. Германо-советский пакт принят со злостью и остолбенением».
Все последующие дни Яхонтов неоднократно поражался наглому цинизму мюнхенцев во всех странах, явному выражению их злобной досады. Французская газета «Тан» договорилась до того, что назвала шаг Гитлера «изменой».
«Пакт означает отказ Германии от натиска в сторону Балканских стран, от ее планов в отношении Украины и от ее надежд на выход к Черному морю, отказ от всего того, что составляет основу германской экспансии в сторону Востока», — писала «Тан». Японцы открыто заявили, что в связи с германо-советским пактом они пересмотрят свою политику; император принял отставку правительства. Дорри Томпсон, популярная в те годы американская обозревательница, сказала по радио, что пакт является величайшей победой Сталина. Поездка Риббентропа в Москву показала, что Германия напугана. Советское правительство относится с недоверием к Англии и Франции и стремится к нейтралитету в предстоящей войне… Словом, понял Яхонтов, мюнхенцы на этот раз промахнулись. Натравить Гитлера на Россию им не удалось, оттого и беснуются.
…Поздно вечером Яхонтов слушал Рагнара Строма из Стокгольма, который, обобщая мнения западноевропейской прессы, сделал вывод, что Англия предлагает новый Мюнхен, на сей раз
Было 27 августа 1939 года.
Пожар у порога
В Америке новости узнают «на день раньше», и не потому что американцы богаты и могут приплатить за сверхоперативность, а просто из-за разницы во времени. Когда в ночь на 1 сентября 1939 года в Европе началась вторая мировая война, в Америке было еще 31 августа. Сообщили, что немцы перешли границы Польши на севере и на западе, бомбили Варшаву, Краков, Гродно, Вильно, Брест-Литовок…
Сложная и странная вещь человеческая психология. Несколько лет назад Яхонтов проезжал в поезде через Варшаву, и ничто не шевельнулось в его сердце, хотя он отлично знал, что родился в этом городе. Подумал тогда, что раз увезли его отсюда младенцем, то и родиной он этот польский город считать не может. Петербург — его родина. Все так. Но слушая ликующий лай берлинского диктора о том, что горит и рушится Варшава, он испытывал боль и устыдился своего недавнего равнодушия к этому городу. Ведь там служил его отец, военный юрист генерал Александр Дмитриевич Яхонтов. Выходец «из простых», он сделал карьеру сам, не опираясь ни на чьи протекции. В Варшаве жили, любили друг друга, пестовали детей родители Яхонтова, которых он не помнит. Почему он не заехал в Варшаву, не посмотрел хотя бы снаружи на дом, где жила семья Яхонтова-старшего? А теперь и дома, судя по всему, не останется…
— Надо ехать, — сказал Виктор Александрович жене. — Война!
— Куда ехать? Зачем? — Мальвина Витольдовна печально улыбнулась. — Ты забыл, Виктор, где мы живем. Здесь войны нет. Посмотри на них…
Отдыхающие на ранчо Эдвардса были в крайнем возбуждении, но не оттого, что на какую-то там Варшаву или вообще бог знает кому известное Гродно падали бомбы, что там рушились дома, страшно кричали искалеченные люди и на глазах матерей гибли их дети. На ранчо рвали друг у друга газеты с котировкой акций. 30 августа биржа дала неожиданный всплеск — акции военных концернов резко подскочили в цене. Неужели кризис идет к концу? Да здравствует война! 3 сентября Англия и Франция объявили Германии войну. 5 сентября Рузвельт объявил о нейтралитете США. Всплеск на бирже пошел на убыль. 6 сентября приехал Чарли Доули — в новом автомобиле. Порывисто обнял несколько обалдевшего Яхонтова и даже прослезился: «Виктор, дорогой мой генерал, вас послал мне сам господь бог…»
После завтрака они взяли лошадей и отправились на прогулку по холмам. И Виктор Александрович уяснил, что произошло с Чарли. Яхонтов уже замечал, что у самых циничных американских бизнесменов нередко встречается какое-то непостижимое то ли суеверие, то ли преклонение перед каким-то, казалось бы, совсем не подходящим авторитетом. Именно это случилось и с Доули. Он свято уверовал в политические прогнозы чудаковатого и бескорыстного русского генерала и сыграл в отчаянно рискованную игру. Дела Чарли были, как уже знал Яхонтов, в весьма плачевном состоянии, и дополнительный кредит получить ему было трудно. Но он все же достал кредит — под грабительские проценты — и вложил все до последнего цента в акции военных фирм. 30 августа он снял сливки, но не вышел из игры, а еще раз, два и три, смертельно рискуя, покупал и снова продавал, Так, играя на повышение, Чарли за три дня заработал столько, что расплатился со всеми долгами и стал миллионером. Теперь, по его мнению, после заявления Рузвельта стоимость военных акций будет падать, но в перспективе, как учит его добрый гении — генерал Яхонтов, — они все равно пойдут в гору, поэтому сейчас главная задача — угадать самую низшую точку спада и покупать, покупать… Но я буду делать это уже без смертельного риска, заключил Чарли. Минимум для жизни и на колледж для сына я не трону… Генерал, я все же хотел бы поговорить о вашем гонораре…