Одиссея генерала Яхонтова
Шрифт:
— Они к этому еще не готовы…»
Подъем антисоветизма привел к тому, что дополнительный тираж «Преодоления разлада» лежал нераспроданным. Но неунывающего мистера Коварда это не смущало — он свято верил в звезду своего протеже. Ковард советовал Яхонтову написать дополнительную главу, рассказав о событиях 1938–1939 годов, но Виктор Александрович отказался. Ему не хотелось возвращаться к тональности книги, рассчитанной на чтение рассеянными леди и джентльменами в уютных и безопасных гостиных. Не переставая читать лекции и полемизировать с недругами, он написал другую большую работу, причем на русском языке: статью «Русско-американские
От внешнеполитической детализации в конце статьи автор уклонился, ибо ситуация в мире менялась на глазах. Опаздывали не только что книги — газеты. В феврале 1940 года в Америке много говорили о «миссии Уэллеса» — поездке заместителя госсекретаря в Европу с целью, как выразился один клубный остряк, привести к американскому знаменателю все европейские иррациональности. Но иррациональность была в самом замысле Америки: судить-рядить европейские дела, игнорируя СССР. В Москву мистер Уэллес не поехал, а когда к его группе решили подключить специалиста по России Джорджа Кеннана, для него не нашлось даже места в вагоне делегации. Об этом вовсю злословили в клубе на Пятой авеню.
12 марта окончилась советско-финская война. Все попытки втравить в нее другие державы провалились. Мюнхенцы и прочие антисоветчики не скрывали злобы и разочарования. Но надежд они не теряли, и науськивание «соседней шайки» на СССР продолжалось. Между тем шла «странная война», и похоже было, сказал один из оппонентов на дискуссии, что «прогнозы господина Яхонтова насчет того, что господин Гитлер поднимет руку на демократические страны, оказались ложными». Что же касается Чехословакии и Польши, продолжал оратор, то, видимо, это просто неудачные географические новации, поспешно сотворенные в Версале, и для восстановления европейского порядка их просто пришлось убрать…
В субботу 6 апреля Рагнар Стром передал из Осло о странном инциденте, произошедшем накануне в германском посольстве. Там устроили прием с просмотром документального фильма о разгроме Польши. В заключительных кадрах фашистские операторы показали бомбардировку Варшавы и гибель мирных жителей. Эти кадры сопровождались титром: «За это они могут благодарить своих английских и французских друзей». Никто из гостей, отметил Рагнар Стром, не понял, на что намекали этим просмотром и этими титрами устроители приема.
Как ни прикидывал, не мог понять этой дипломатической загадки и Яхонтов. Все стало ясно совсем скоро — 9 апреля. Гитлер ударил не на восток и не на запад, а на север, захватив Данию и Норвегию. В Норвегии возникло правительство предателей во главе с Квислингом, чье имя стало с тех пор нарицательным.
И еще одну сенсацию отстучали миру телеграфные агентства — гитлеровскую оккупацию приветствовал кумир норвежской интеллигенции, писатель с мировым именем, нобелевский лауреат Кнут Гамсун! Яхонтов глубоко почитал этого писателя. На одном из парижских развалов Виктор Александрович купил за гроши дореволюционное издание Гамсуна на русском — в прекрасном состоянии! — и привез в Америку. К черту! Он не намерен марать руки о книги изменника. Сначала Яхонтов хотел выбросить
— У мистера Гамсуна, видимо, какой-то юбилей? Вы сегодня уже четвертый джентльмен, посылающий ему книги.
— Гамсун — изменник! — пылко воскликнул Яхонтов. — Он предал свою родину.
— Кому? — спросила красотка.
— Гитлеру!
— Кому-кому?
Говорить с этой куклой было бесполезно. Но книги она упаковывала в высшей степени профессионально. Америка!
Вскоре в одном из своих обзоров Рагнар Стром со сдержанным юмором рассказал, как на почтовое отделение, ближайшее к дому Кнута Гамсуна, обрушился водопад его книг изо всех стран мира.
Ну, а дополнительный тираж книги Яхонтова разошелся. И на лекциях-диспутах у его оппонентов уже не было того козыря, что фюрер-де «щадит старые демократии Запада». А 10 мая 1940 года кончилась «странная война». Фюрер снова ударил, но снова не на Восток, а на этот раз — на Запад. Бельгия, Голландия, Люксембург были сломаны мгновенно. Чтобы показать, что он не шутит, фюрер велел стереть с лица земли центр Роттердама. На Западе все поняли. Когда вермахт вторгся во Францию, сопротивления ему практически не оказали.
Разумеется, Виктор Александрович не торжествовал оттого, что Франция была разгромлена за 44 дня, что теперь ежедневно под Триумфальной аркой, попирая германским сапогом могилу Неизвестного солдата, проходит по Парижу торжественным маршем 84-я дивизия вермахта. Разумеется, он не торжествовал, прочитав о том, что в изумительном Фонтенбло — дворце французских королей — расположился немецкий штаб, и теперь по залам, расписанным итальянскими и французскими изысканно-фривольными художниками, снуют серые немецкие штабные крысы. Яхонтову было горько, что в грозный час испытаний во главе прекрасной Франции оказались ничтожества.
Летящие головни
— Здравия желаю, товарищ генерал! — с тех пор как в мае 1940 года в Красной Армии были введены генеральские звания, князь Кудашев, старый знакомец и выпускник того же кадетского корпуса, что и Яхонтов, приветствовал Виктора Александровича только так. Князю почему-то казалось противоестественным сочетание слов «товарищ» и «генерал». Товарищ мне равен, говаривал он, а генералу, простите, я не ровня. Он — генерал!
Из этого, впрочем, не следовало, что князь Кудашев был из «непримиримых», из тех, кто «не признавал» за красными ничего хорошего. Напротив. Чем явственней делалась угроза войны, тем больше поворачивался в сторону Родины князь Кудашев. Вот и сейчас, встретив Яхонтова в Центральном парке и усадив на скамейку в тени развесистого краснолистного клена, князь, чертя тростью на песке, говорил:
— Смотрите-ка, товарищ генерал, а большевики-то без особого шума ликвидируют потери. Петербург теперь не достанет никакая самая «Большая Берта».
Князь вспоминал немецкую пушку, грозившую Парижу в ту войну.
— Сейчас-то небось есть и пострашнее, — хмыкнул Виктор Александрович, — только мы не знаем, как она называется.
— Наверное, «Верзила Рудольф» (он имел в виду Гесса) или даже «Сам Адольф», — печально усмехнулся Кудашев, — но до моего родного Каменноостровского им не достать.