Одиссея генерала Яхонтова
Шрифт:
Но Яхонтов оборвал его и просил никогда впредь к этой теме не возвращаться.
— Странные вы люди, — покачал головой новоиспеченный миллионер. — Но, надеюсь, выпить со мной шампанского не откажетесь?
— Не откажусь, — засмеялся Виктор Александрович. Шампанское было единственным спиртным напитком, которое он употреблял, и то весьма в умеренных дозах. Последний раз Яхонтов пил водку по прибытии в полк после окончания училища. Как полагалось, в честь нового товарища господа офицеры устроили попойку. Подпоручик Яхонтов, по-видимому, получил, выражаясь медицинским языком, сильнейшее алкогольное отравление и сорвал голос, стараясь громче всех пропеть, вернее, прореветь «Боже, царя храни».
В тот вечер у Чарли, видимо, отпустили нервы. Он говорил, говорил, говорил… Суть его рассуждений сводилась к тому, что каждому человеку
Да, Мальвина, как всегда, права. Уезжать раньше намеченного срока из-за столь далекой отсюда войны было бы неразумно. Они покинули ранчо Эдвардса в оговоренный срок — 16 сентября.
В тот день бездарные и ничтожные польские правители бросили народ на произвол фашистов и, прихватив золотой запас, бежали в Румынию. Там они были интернированы. Польша перестала существовать как государство. На следующий день Красная Армия двинулась навстречу наступающему вермахту и взяла под защиту братьев, заняв Западную Украину и Западную Белоруссию. Яхонтов ожидал, что американская печать поднимет антисоветскую свистопляску, но этого в целом не произошло. Из разговоров в своем клубе он уяснил причину этого. Здешние мюнхенцы рассчитывали, что вермахт и Красная Армия не остановятся в своем движении соответственно на восток и на запад и вожделенная советско-германская война все же начнется. Но Красная Армия не «делила Польшу», как визжали мюнхенцы, а выполняла ограниченную, исторически оправданную задачу — воссоединить с матерью-родиной западные районы Украины и Белоруссии. Об этом писали здравомыслящие западные журналисты, в том числе Рагнар Стром. В сущности, это было возвращением к линии Керзона, которую в 1920 году перешел Пилсудский.
Неожиданную реакцию на выступление Красной Армии Яхонтов увидел, посетив по просьбе своих друзей-рабочих Украинский народный дом в бедном квартале Даунтауна. Там его многие знали по лекциям и оказывали всяческие знаки уважения. Яхонтова поразила атмосфера ликования, которая там царила в тот день. Один за другим выступали клубмены и на смеси русского, украинского, белорусского, польского и английского языков говорили о том, как все теперь замечательно поворачивается на Родине. Половина их приехала в Америку еще до революции, но половина вынуждена была покинуть Польшу Пилсудского. Украинцам и белорусам там житья не было. Случалось, что «хохлов» выбрасывали из поезда за пение украинских песен. «Господи боже мой, — горячился Ярослав Бойчук, с которым Яхонтов был уже давно знаком, — да если б знал я, что так повернется, я б с родной Тернопольщины ни в жизнь не подался в эту Америку, будь ей пусто!» И так говорили многие. В тот вечер много пели и плясали. Но — «большая пресса» не почтила вниманием вечер в Украинском народном доме…
Через месяц Виктору Александровичу позвонил его издатель мистер Ковард:
— Виктор, давайте пообедаем в клубе. Думаю, что «Преодоление разлада» надо готовить к переизданию. Весь тираж распродан — война началась, как вы и предсказывали…
Война ли? Об этом говорили в клубе. Яхонтов рассказал, что японская газета «Кокумии» назвала англо-франко-германскую войну «странной». Потом этот термин перекочевал и в другие газеты. Американская печать предпочитала слово «фони» — то есть фальшивая, поддельная, обманная. В самом деле, война, объявленная Англией и Францией еще 3 сентября, так и не началась. Клубмены не стеснялись при Яхонтове. Прикидывали так и эдак, как бы стравить Россию с Германией, а самим остаться в стороне от огня. Об этом открыто говорил президент херстовского агентства Юнайтед Пресс мистер Бэйли, вернувшись из Европы. К этому взывал генерал Франко. «Необходимо прийти к быстрому мирному соглашению… — говорил он на пресс-конференции. — Германия должна остаться достаточно прочным барьером, чтобы не дать Европе ориентироваться на политические и социальные идеи великой и растущей России». Почти теми же словами те же идеи высказывал Уолтер Липпмап, чье здравомыслие высоко ценил Яхонтов.
В эти месяцы так прозрачна была классовая подоплека всех политических оценок и действий! Яхонтов не поверил своим глазам, прочитав
— Генерал, почему все же вермахт дал Советам взять Львов и Белосток? — спросил мистер Ковард за обедом.
— Потому что, — улыбнулся Яхонтов, — от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней… Такую песню поют красноармейцы, и пока жизнь ее не опровергла.
Пусть и «странная», «ненастоящая», но все-таки объявленная война, предсказанная Яхонтовым, вызвала очередной всплеск интереса к его лекциям. И снова мелькали города, стучали вагонные колеса, суетились негры-проводники, стандартно улыбались дежурные в отелях, так же аплодировали в аудиториях. Это длилось до 30 ноября, начала советско-финской войны, когда в США под вопли об «агрессии красных» антисоветизм резко пошел вверх. Финских дипломатов, журналистов, профессоров, посланцев бог знает откуда взявшихся «институтов» встречали на «ура». Яхонтов не сомневался, что это фашисты пытались втянуть в антисоветский блок Америку. Да и здесь желающих сыграть в поддавки было предостаточно.
Для Виктора Александровича это было нелегкое время. И лекции нередко превращались в баталии, где нельзя было промахнуться ни единым словом. Ибо судили сытые благополучные господа, которым порой удачное словцо было важнее сути дела. Одну из таких лекций вскоре после рождественских праздников он читал в Принстонском университете. «Для баланса» пригласили немца профашистских взглядов и американского «специалиста по Западной Европе». Видимо, Яхонтов говорил убедительно и сумел растолковать слушателям подлинные причины советско-финского конфликта, ибо и в обстановке тех дней симпатии зала оказались на его стороне.
«По окончании этого собрания, — вспоминал Яхонтов много лет спустя, — ко мне подошел один из профессоров Принстонского университета, знаток древней истории Ближнего Востока. Он спросил меня, не соглашусь ли я выступить у него в доме перед небольшой группой «интересных» людей. Я согласился, и через несколько дней получил от профессора письмо, приглашающее меня пообедать у него и сообщавшее, что моими слушателями будут в числе прочих великий ученый Альберт Эйнштейн и знаменитый немецкий писатель Томас Манн. Как оказалось, жена профессора была переводчицей ряда произведений Т. Манна. Конечно, столь избранный состав аудитории меня смутил, но, будучи солдатом, а солдатам, как говорят, не полагается пугаться, я ответил, что в назначенное время буду в доме гостеприимного хозяина. Я задумался о том, что же сказать группе мировых знаменитостей? Решил говорить на тему: «А что, если Гитлер победит?» Конечно, такая тема была своего рода вызовом либералам, предпочитавшим избегать острой постановки вопросов».
Заметим, что здесь Яхонтов уже отдаляет себя и от либералов — что же, время идет. На этой лекции Виктор Александрович прямо заявил, что «спасения надо искать в социализме».
«Когда я кончил, — продолжает он свой рассказ об этом памятном вечере, — Томас Манн выступил с возражениями. «Кроме фашизма и социализма есть еще демократия, за которую и надо держаться», — сказал он. (При всем том, когда в скором времени СССР оказал героический отпор фашистской агрессии, Томас Мани безоговорочно, отбросив все сомнения, приветствовал Советскую страну.) В тот раз у меня возникло какое-то смутное, не особенно приятное ощущение: ведь я не сумел убедить всех своих слушателей. Альберт Эйнштейн, по-видимому, меня понял. К тому же он был, очевидно, не вполне согласен с Томасом Манном насчет демократии западного образца как универсального якоря спасения. Уходя из гостиной, где происходила наша беседа, он обнял меня за плечи и сказал: