Одиссея Георгия Лукина
Шрифт:
Я сел. Перед Анатолем находилась лишь одна потрепанная газета. Он взял ее, зачем-то оторвал клок и сказал:
– Ты обвиняешься в том, что хотел сжечь поселок. Признаешь себя виновным?
– Сначала надо спросить фамилию и год рождения, – подсказал Николай.
Сразу было видно, что он знал в этом толк. Но Анатоль не удостоил его ответом. Я внимательно наблюдал за своим бывшим соперником. Держался глава пиратов торжественно. «Вот ты какой оказался, – говорил весь его вид. – С тобой по-хорошему, тебе
– Поселок сжечь хотел, – сказал я, – но виновным себя не признаю. Во все времена корабли пиратов сжигали, а их самих вешали сушиться на реях.
Среди судей прошел ропот. Они, наверно, думали, что я упаду перед ними на колени и буду просить пощады.
– Чего там с ним болтать, – сказал Василис Прекрасный, – вздернуть на первом суку, да и концы в воду.
– К жабам! Вот те и не будет следа! – рявкнул Михаил и приложился к горлышку бутылки, которую держал между колен.
– Жабы мясо не едят, – заметил Аггей.
– Едят! – рявкнул опять Михаил. – А не съедят – заставим! – Лысина Михаила стала багроветь. – Ишь, гад, хотел дом сжечь!
Разгорелся спор, едят лягушки мясо или нет. Кате очень хотелось высказать свое мнение по этому вопросу, но от волнения он не мог выговорить ни слова и лишь открывал и закрывал рот, показывая белое нёбо. Наконец победили сторонники Аггея. Лягушки были причислены к вегетарианцам, и мне опять стали придумывать казнь. Самое скверное было то, что везде оставался «след», то есть мой труп или, в лучшем случае, скелет (вариант с муравейником). Высказались все, только заика Катя безуспешно разевал рот.
– Что ты хочешь сказать, Катя? – в наступившей тишине спросил Анатоль.
– С-с-ж-ж-ж… – зашипел Катя.
– Сжечь! – вдруг завопил Черкес. – Сжечь! Правильно! Вдарь меня в ухо, правильно!
Идея всем понравилась. Все сразу задвигались, оживились.
– Один пепел останется, – радовался Черкес. – Развеем по ветру – и крышка.
– Счас такая экспертиза… Читал недавно в «Литературке»… атомная какая-то, – заронил сомнение поэт Николай.
– И то правда, – согласился Черкес. – Веять нельзя, бросим в реку.
– В реке ионы, – сказал начитанный Николай.
Опять возник спор, куда девать мой пепел. Не участвовал в споре один Михаил. Он не спускал с меня воспаленных глаз и все попивал и попивал из бутылки. Чувствовалось, что ему нравились все способы и он не видел принципиальной разницы. По его скошенной лысине ползала большая черная муха, но Михаил даже не замечал ее. Эта муха очень раздражала меня. Анатоль поднялся, одернул костюм.
– В общем, так, – хлопнул он ладонью по столу. – Тихо! К смертной казни через сожжение. Возражения есть?
– Может, все-таки… из ружья… – заикнулся Николай.
У всех поэтов жалостливые
– Значит, так. Сегодня приготовиться. Натаскать хворосту, дерево подобрать подходящее и все такое. Начнем завтра утром пораньше, как солнце встанет. В эту пору туман – дыма не будет видно. Нет возражений?
– Нет, – сказал я.
– Последние просьбы, пожелания есть?
Я подумал.
– Если можно, прибейте муху на лысине Михаила.
Наступила тишина.
– Остряк… бард, – выдавил Михаил. – Ну погоди…
Я не сомневался, что он будет подкладывать самые толстые сучья. Николай встал и хлопнул по лысине Михаила.
– Все-таки надо уважать последние просьбы, – сказал он. – Об этом во всех романах написано.
Когда меня выводили, я сказал:
– Слушай, Анатоль, у тебя еще есть время опомниться, распустить людей по домам, а самому заняться честным трудом. Ты подумай.
Сам нахмурился.
– Хватит агитировать. Увести.
Я обратился к пиратам.
– На что вы рассчитываете? Ведь все разно вас выведут на чистую воду. Вас спасает только то, что здесь глушь. Как только сюда нахлынут туристы, вам конец. Туристы исследуют здесь все ходы и выходы.
При упоминании о туристах пираты переглянулись.
– Ведите, ведите! – махнул торопливо рукой Анатоль, чувствуя, что мои слова произвели впечатление.
– Эх ты, – сказал я. – Из-за бутылки пива… Если бы я знал, я бы каждый день тебе по бутылке пива ставил…
На ночь, чтобы я не сделал из погреба подкоп, не повесился или не совершил еще чего-нибудь такого, что совершают обычно приговоренные к смертной казни, они решили привязать меня сразу к тому дереву, под которым утром будет разведен костер.
Перед тем как идти, Аггей сказал смущенно:
– Ты вот что, карасик… Как правило, тебе все однова… Одел бы что похуже…
– Давай, дед.
Аггей суетливо принялся рыться в чулане, разыскивая хлам.
– Парень ты хороший, совестливый… – бормотал он. – И зачем полез избы жечь.
Когда мы вышли из дома, солнце уже село, но было еще светло. От реки тянуло сырым воздухом, пахнущим тиной и рыбой. С тропинки, которой мы шли, открывался чудесный вид: сплошные леса, прорезанные двумя рукавами алой от зари реки. Белые песчаные пляжи, на которых никто никогда не раскупоривал консервные банки, не жег костров, на многие месяцы оставляющих следы, похожие на черные ожоги, не бросал газет и которые никогда не топтали коровы… Лежать бы сейчас на таком пляже, ощущая животом еще горячий песок, слушая доверчивые шорохи близкого леса и всплески воды у ног – все, чем дает о себе знать река, несущая к морю миллионы тонн воды. Неужели больше никогда не будет такого?..