Одиссея мичмана Д...
Шрифт:
– По гребным судам! Гребные суда – к спуску!
Засвистали дудки унтер-офицеров. Быстро разбегается команда. Трудно спускать шлюпки, когда качает, а качает здорово. Борт «Пересвета» высокий, отведет на качке шлюпку в сторону, не удержат крючковые матросы, а держать приходится за гладкое железо, с размаху ударит о борт – летят вниз щепки и люди.
Мой гребной катер № 1. Много трудов и забот вложено в него. Гребцы – как один. Вот вывалили уже за борт на шлюпбалках.
– Тали потравливай!
Медленно пополз катер вниз. Шибанов, сибиряк, косая сажень в плечах, цепляясь за каждый обушок, не дает катеру отвалиться от борта. Вот уже у самого верха… Ловлю момент, чтобы крикнуть: «Раздернуть тали!» Вижу, Суходолов держит руку слишком близко к блоку.
– Суходолов, трать-та-ра-рать! Руку где держишь?!
– Есть, вашсокродь!
– Раздернуть тали!
Крик Суходолова… Двух пальцев нет – втянуло-таки в блок.
Домерщиков с мостика кричит в мегафон:
– Вячеслав Николаевич, садитесь скорее, отходите!
Но ветер искажает фразу, и я ее понимаю как «Садитесь, если хотите». Если хочу. Конечно, хочу. Но разве уйдешь с тонущего корабля без прямого приказания? Кричу своему старшине:
– Голабурда, отваливай! Смотри, береги катер!
– Есть, вашсокродь! Будьте покойны!
В секунду весла разобраны, и ощетинившийся катер лихо вывертывает на волне.
Всю ночь держался Голабурда под веслами, подбирая людей из воды, доставляя их на подошедший через несколько часов французский тральщик. И только на рассвете, убедившись, что больше делать нечего, сдал иностранцам полузатопленный катер с проломленным бортом. Много народу обязано ему своей жизнью.
К сожалению, это была единственная шлюпка, дошедшая до воды, остальные спустить Бог не попустил. Слишком сильно качало крейсер.
«Пересвет» уже совсем лежал на левом борту. Спокойно, уверенно раздаются с мостика слова командира:
– Команде на ют! Команде раздеться! Прыгать за борт! Отплывать дальше! У борта не держись!
Старший офицер медлил спускаться с мостика. На крейсере остались одни офицеры. На мостике – один командир.
– Ну что же, господа, – шутит старший офицер Михаил Михайлович Домерщиков, – пожалуйте купаться!
Сажусь на полупортик шестидюймового орудия. Оглядываюсь вокруг – ни дымка. Солнце, выйдя из-за туч, последним краешком закатывается за горизонт.
Всего четырнадцать минут с момента первого взрыва. А ведь кажется, часы прошли.
Прыгать жутко. Но из двух зол надо выбирать меньшее. Отталкиваюсь сильнее ногами и лечу. Ушел под воду… Пытаюсь резкими толчками остановить уход на глубину. Безумно давит на барабанные перепонки. Закрадывается панический страх – в ту ли сторону выгребаю? Наконец светлеет. Наверху!… Саженками подальше от борта. Отплываю саженей на 20 и оборачиваюсь. Крейсер тонет. Вот резко ушел вниз нос, высоко поднялась корма. Ушел в глубину наш старик «Пересвет» на вечный покой.
Темно. Пошел дождь… Плыву медленно, стараясь сохранить силы на дольшее время. Рядом группа матросов. Слышу разговор:
– Черт его дери, дождь идет!
– А тебе не все равно, – отвечает второй голос, – ведь в воде.
– Так-то оно так, да все же при звездах веселее!
Понемногу волнами раскидывает людей… Вот я уже один… Додержусь ли до рассвета?
Думаю лишь об одном: как бы встретить набегающую волну так, чтобы гребень не накрыл, как бы поменьше наглотаться воды…
Холодно… Зубы начинают стучать. Скоро ли рассвет? Кажется, прошла целая вечность. Вдруг огонек… Вглядываюсь… Все ближе и ближе. Прожектор щупает воду. Тральщик подошел. Заметит ли? Вот прожектор забегал опять. Вот луч на мне. Спасен! Машу руками, кричу как исступленный. Прожектор соскочил, ушел в сторону… Жутко… Не заметили. Плыть или не плыть на огонек? Поплывешь – потеряешь зря силы, а корабль отойдет. Ругаю себя, что кричал. Кто же услышит в шторм на несколько сот саженей?! Только воды наглотался.
Нет, надо сохранять спокойствие, только в нем спасение. Медленно с волнами спускаюсь к огням. Молодчина тральщик, хорошо встал под ветер… Плыть легко. Вот уж совсем близко. Не выдерживаю и перехожу на саженки. Полным ходом к борту. А то вдруг уйдет под самым носом?
Замечен! Кидают конец. Хватаю, наматываю на руку, тащат. Черт, лечу вниз: конец лопнул. Ударило о борт, отнесло под корму – прощай, жизнь! Случайно попадаю пальцем в какой-то обушок на борту. Держусь так, что скорее руку вырвет из плеча, чем отпущу палец. Наверху увидели. Сбросили штормтрап. Кто-то хватает за шиворот. Судорога свела палец, но не могу оторвать. Чувствую, что француз уж сам еле держится, вот-вот бросит меня, и нет сил выпустить обушок. Последнее усилие воли – и… оказываюсь на палубе французского тральщика.
Как приятно выкурить папироску! Как хорошо жить!
Захожу в каюту. На койке лежит человек. Кожи нет. Обгорел начисто. Рядом с ним только что вытащенный из воды наш доктор Семенов. Спрашиваю: «Кто?» Семенов отвечает: «Самойлов».
Склоняюсь над беднягой:
– Как дела, Самойлов?
Шевелит белками глаз, что-то шепчут губы. Наклоняюсь ближе и скорее догадываюсь, чем слышу:
– Не хотел «Пересвет» идти в Средиземку…