Одна история
Шрифт:
– Какой у вас работящий садовник. – Я не придумал ничего лучше, чтобы начать беседу.
Уставившись на меня, Сьюзен хохочет.
– Садовник? Это, между прочим, сам хозяин! Его светлость.
– Прошу меня извинить. Пожалуйста, не говорите ему. Мне показалось…
– Ничего-ничего. Я рада, что он так органично смотрится. Как образцовый садовник. Ветхий Адам. – Она протягивает мне чашку чая. – Молоко? Сахар?
Надеюсь, вы понимаете, что я рассказываю так, как запомнил? Дневников я никогда не вел, а почти все действующие лица моей истории – да что там истории! моей жизни! – либо уже сошли в могилу, либо разбросаны по свету. Факты не обязательно излагаются у меня в хронологической последовательности. По-моему,
Например, я помню, как однажды ночью лежал без сна из-за мощной эрекции, которая, по мнению безрассудной или безалаберной юности, дается мужчине на всю жизнь. Но тут – случай особый. Понимаете, эрекция была, так сказать, обобщенной, не спровоцированной ни кем-либо из знакомых, ни сновидением, ни фантазией. Она родилась из праздника молодости. Молодости ума, сердца, пениса, души – просто вышло так, что пенис наиболее четко выразил это обобщенное состояние.
Мне кажется, в юности мы едва ли не все время думаем, но почти не размышляем о сексе. Одержимые вопросами «с кем», «где», «когда», «как», а еще чаще – одним большим «если», мы упускаем из виду все «почему» и «до какого предела». Еще не имея опыта, мы уже знакомимся с сексом понаслышке, причем в наши дни это знакомство происходит гораздо раньше, чем прежде, неся с собой более зримые и обширные сведения. Но подпитывается оно все той же мешаниной из сентиментальности, вранья и порнографии. Сегодня мое отрочество видится мне сплошным буйством пениса, которое даже не позволяло разглядеть объект желаний.
Быть может, я разучился понимать молодых. Мне бы хотелось выяснить, как обстоит дело с этим вопросом у нынешних ребят и их друзей, но приставать с расспросами неловко. Наверно, я и в молодости не понимал молодежь. Такое тоже случается.
Но если хотите знать, я не завидую молодым. Бывало, в приступе отроческой ярости и дерзости у меня возникал вопрос: зачем еще нужны старики, как не для того, чтобы завидовать юности? В этом виделась мне их основная пожизненная миссия, за которой – только вымирание. Как-то вечером, отправившись встречать Сьюзен, я дошел до пешеходного перехода в нашей Деревне, и, невзирая на приближение автомобиля, что-то толкнуло меня на проезжую часть. Взвизгнули тормоза; водитель меня обсигналил. Я прирос к месту прямо у капота и уставился на водителя. Надо признаться, выглядел я вызывающе: патлатый, в лиловых джинсах – и молодой; гнусный, омерзительный юнец. Опустив стекло, водитель обложил меня матом. Я ухмыльнулся и подошел вплотную, готовый к стычке. Но оказалось, он уже в возрасте: гнусный, омерзительный старик с дурацкими красными ушами. Вы ведь знаете, правда, такие уши: мясистые, волосатые? Внутри ушной раковины толстая щетина, снаружи – тонкий подшерсток.
– Ты подохнешь раньше меня, – сообщил я и вразвалочку пошел прочь, стараясь разозлить старика еще сильнее.
Нынче, в зрелые годы, я вижу одно из своих человеческих предназначений в том, чтобы создавать у молодых иллюзию, будто я им завидую. Нет, в каком-то смысле я действительно им завидую, потому что, грубо говоря, подохну раньше, но в других отношениях – нисколько. И при виде влюбленных парочек, вертикально переплетенных где-нибудь на углу или горизонтально переплетенных в скверике, на расстеленном одеяле, мне больше всего хочется их защитить. Не пожалеть, а именно защитить. Хотя они вовсе не нуждаются в моей защите. И все же (вот курьез) чем более демонстративно их поведение, тем сильнее мой душевный отклик. Мне хочется защитить этих ребят от напастей, которые, по всей вероятности, готовит для них этот мир, а также от тех, что они, по всей вероятности, навлекут друг на друга сами. Но такой возможности я, конечно, не имею. Моя забота никому не нужна, а их самоуверенность граничит с безумием.
Я даже гордился тем, что завел роман – видимо, наиболее одиозный, с родительской точки зрения, из всех возможных. У меня нет желания – особенно на этой поздней стадии – выставлять родителей этаким жупелом. Их чета была продуктом своего времени, возраста, социальной среды и генофонда – точно так же, как и я сам. Они не сидели без дела, не опускались до лжи и своему единственному чаду желали только добра. Те недостатки, которые я у них находил, в другом ракурсе представали достоинствами. Но в ту пору…
– Привет, мам, пап, должен вам кое-что сказать. Если честно, я голубой, как вы, наверно, уже догадались, и через неделю улетаю на отдых вдвоем с Педро. Да, мама, это тот самый Педро из нашей Деревни, твой парикмахер. В общем, он поинтересовался моими планами, а я спросил: «Какие будут предложения?» – и пошло-поехало. Мы с ним летим в Грецию, на остров.
Представляю, как были бы убиты мои родители, которых всегда тревожила людская молва, как они замкнулись бы на время в четырех стенах, чтобы за закрытыми дверями обсудить этот болезненный вопрос и обрисовать для меня грядущие сложности, а по сути дела – отражения их собственного смятения чувств. Но потом, решив, что времена меняются, они бы героически приспособились к такому неожиданному повороту событий, и мама только задалась бы вопросом: прилично ли будет ей и впредь записываться на стрижку к Педро, и в конце концов – самое ненавистное – наградила бы себя почетным знаком за новообретенную терпимость и одновременно вознесла бы хвалу Господу (в которого не верила) за то, что ее бедный отец не дожил до этого дня…
Да, все бы как-то устаканилось, пусть и не вдруг. Равно как и в том случае, если бы события развивались по иному сценарию, не сходившему тогда с газетных полос.
– Привет, родители, это Синди, моя девушка, и даже, как вы сами видите, более того: через пару месяцев она станет мамочкой. Да вы не волнуйтесь, у нас это произошло за воротами школы, и Синди уже достигла возраста согласия, но времечко тикает, так что не откладывайте знакомство с ее родителями и срочно закажите для нас регистрацию.
Да, они бы и с этим справились. Но, как уже сказано выше, мои отец и мать лелеяли совсем другой сценарий: чтобы в теннисном клубе я познакомился с безропотной милашкой Кристиной или Вирджинией и чтобы за нашим знакомством последовали традиционная помолвка, традиционное венчание и традиционный медовый месяц, ведущий к традиционному продолжению рода. Но вместо этого я, отправившись в теннисный клуб, подцепил там миссис Сьюзен Маклауд, замужнюю даму, прихожанку местной церкви, мать двух взрослых (старше меня) дочерей. И по причине этой глупой детской влюбленности ничто в нашем доме не обещало помолвки, венчания, а тем более топота детских ножек. Ожидать следовало только неловкости, унижений, позора, чопорных соседских взглядов и тонких намеков на растление малолетних.
Вот так я создал для родителей ситуацию, выходившую столь далеко за пределы допустимого, что ее невозможно было даже признать – не то что разумно обсудить. И мамина первоначальная идея позвать чету Маклауд на бокал хереса увяла сама собой.
Заморочки с родителями. От них не были избавлены и мои университетские друзья: Эрик, Барни, Иэн и Сэм – предки доставали всех, но по-разному. Надо сказать, что мы отнюдь не были наркотами-хиппарями в лохматых дубленках. Мы были нормальными – в той или иной степени – парнями из приличных семей, обреченными на непростое взросление. Мы делились своими историями, в большинстве случаев будто бы написанными под копирку, но Барни давал остальным сто очков вперед. Не в последнюю очередь потому, что с родителями он совершенно не церемонился.